Кровь и серебро - Соня Рыбкина

узоры; одежда слуг вызывала у северного господаря раздражение, непривычно было его глазу наблюдать такие сочетания и формы. Комната его вся была усыпана подушками, на полу лежал широкий багряный ковер; северный господарь совсем некстати вспомнил сейчас владения колдуна, так похожие на жилище ханского посла; снова лицо его помрачнело, и на душе стало тяжело. Узкий кувшин стоял на маленьком столике с тоненькими ножками; напиток, находящийся в нем, мало напоминал столь уважаемое всеми вино; Марил, не доверяющий ханскому наместнику, не стал пробовать этот напиток и от яств дорогих также отказался, удовольствовавшись собственными припасами. Он плохо спал ночь; быстро попрощавшись с послом и поблагодарив его за теплый прием да пожалованных ему людей, Марил со своими спутниками отбыл из терема.

Впереди ожидала его гибельная Мертвая долина.

VI

Когда проехали они последнюю деревню, Марил еще издали увидел Мертвую долину – она простиралась на много верст вперед; чем ближе они подъезжали, тем сильнее накрывала их могучая, суровая тьма.

– Огня! – повелел Марил, и тотчас зажгли свои светочи его верные спутники.

«Вот и все», – подумал северный господарь.

Все, к чему он стремился и чего так жаждал, было здесь, у подножия ночи; тьма окутывала его бережно, осторожно, убаюкивала, ласкала своим дыханием, будто заранее обещала ему вечный покой и благодать. Но до покоя Марилу было еще далеко; сначала нужно было исполнить то, к чему он шел так долго, так мучительно последние двадцать лет; осталось сделать последний бросок, последний шаг в сторону неизвестности. Кто знал, что ждало его впереди, насколько правдивы были рассказы старой няньки? Казалось, где-то вдалеке промелькнула вездесущая ырка – та, что мерещилась ему еще в лесу; он вздрогнул едва заметно. Люди его были до странности спокойны – верно, примирились окончательно со своей долей. Это обрадовало господаря. Одинокая, на удивление слабая луна глядела на них с черного неба, звезд почти не было видно; светочи спасали их от полной темноты. При вступлении в долину они сначала не заметили ничего дурного; казалось, тьма была единственной опасностью, но чем дальше углублялись они, тем страшнее становилось. Вся долина будто состояла из костей – она была усыпана ими вдоль и поперек; среди этих костей можно было заметить голые кустарники, что простирали к путникам свои мерзкие руки-ветки, будто покрытые какой-то слизью и запекшейся кровью.

– Вспомни грехи свои, господарь! – прозвучало из мерзлой черноты. – Вспомни их и покайся, ибо лишь тому открыт будет путь до Одинокой скалы, чьи намерения чисты и безгрешны.

– Вы слышите, слышите этот голос? – спросил Марил у своих соратников; по его телу пробежала дрожь, и столь несвойственный ему страх снова пленил его сердце.

– Прости, господарь, но о чем речь ведешь ты – нам неведомо.

Дружина, в самых страшных боях испытанная, не могла его подвести, да и люди ханского посла вряд ли бы скрывать что-либо стали от Марила, скорее, испугались бы этого голоса так сильно, что скрыть и не удалось ничего.

«Удивительно, – подумал северный владыка, – неужто люди мои и ханские прислужники достаточно чисты, и лишь я один заслуживаю покаяния?»

– Чего хочешь ты от меня? – громко спросил он, как бы обращаясь ко всему сущему и небывалому; хотя и мерцали во тьме светочи, вдалеке ни зги было не видно.

– Я сказал уже тебе, господарь, чего мне надобно; не думал я, что ты можешь быть настолько непонятлив. Покайся, а иначе станешь горкой косточек, что видишь ты на земле, да кровью, поселившейся на голых кустарниках.

– Кто ты и как смеешь ты мне, северному господарю, указывать да угрозами в меня сыпать? – дух Марила окреп, осмелел, расхрабрился.

– Зря думаешь ты, что терять тебе нечего, что все равно пропущу я тебя; поганый ты человек, господарь, поганый и недостойный, а земли твои да успехи воинские – не твоя заслуга, но судьба, тебе предначертанная. По рождению тебе дано было право властвовать на северной земле, – продолжал суровый и, казалось, бесплотный голос, – но права этого не заслужил ты, а только лишь им воспользовался и злоупотребил положением своим. Не дивись, господарь, все мне ведомо, все известно – народ боится тебя, боится, но не любит, и многое отдал бы он, чтобы заполучить иного правителя.

– Не знаю я, кто ты, трус, что позволил себе такие слова о северном господаре молвить, – презрительно сказал Марил, – покажись, яви свою природу! Или боишься ты мне на глаза показываться?

– Гордыня твоя тебе погибель накличет, – голос зазвучал печально. – Совсем забылся ты, господарь, власть лютая испортила тебя, весь ты пропитался ею – властью этой да вседозволенностью, облик человеческий потеряешь ты скоро, и не я буду тому виной.

– Пропусти меня, знаешь ведь, что цель у меня благая – хочу землю людскую от злого духа очистить да княжну златоградскую, невесту свою дорогую, спасти.

– Поздно, господарь, княжны той нет уже на нашем свете.

– Нет на нашем свете? – повторил вслед за голосом Марил, бледнея. – Опять врешь ты, опять провести меня хочешь, бестия поганая?

– Вовсе нет, – голос звучал спокойно, будто не замечая бурных настроений господаря, – княжны нет больше, есть только жена колдунова – и невестой тебе она быть не может, ежели другому принадлежит.

– Сегодня ему принадлежит, завтра – мне. Тебе-то какое дело?

– Да мне, собственно, до княжны никакого дела и нет; стражник я Мертвой долины, тяжела моя доля; сколько таких упрямцев, как ты, погибло не по моей вине… Намерение твое, может быть, зла под собой не имеет, да только вижу я тебя насквозь, господарь, и тщеславие твое вижу, и честолюбие, и собственничество, заставляющее тебя идти на этот подвиг. Не знаю я, чего жаждешь ты больше: княжны или могущества, которое может даровать тебе победа над колдуном, только не получишь ты, боюсь, ни того, ни другого. Прекрасная Морена как была колдуновой женой, так ею и останется, и принадлежать тебе не будет, даже если телом ты ее овладеешь, а могущество… Могущество всегда ненадежно и тлетворно да плоды дает гнилые.

– Не тебе поучать меня, голос бестелесный, – взъярился Марил. – Было бы тело у тебя, проткнул бы его насквозь не задумываясь.

– Было оно у меня когда-то, – печально ответил голос. – Века назад я был как все люди, ходил по земле и горя не ведал; грешил, конечно, как не грешить, все мы таковы. Потом встретил я человека, который даром владел особенным – нищих привечал, болезных исцелял, чудотворцем был, одним словом. Раскаялся я в своих грехах, и он простил мне их, и стал я одним из ближайших его соратников. Не ведал я, что судьбой мне уготовано, но он, он ведал все – и предупредил меня.

Слаб я был духом, господарь, слаб и жалок – трижды отрекся я от него. Прощения мне не могло быть, да я прощения и не искал: пошел – и удавился, только после смерти ждал меня не покой, а муки вечные, предписанные всем страшным грешникам. Теперь я здесь как судья, должен выбирать, кому в живых остаться, кому – пасть замертво; старая кровь еще запечься не успевает, как новый грешник гибнет в землях этих, что я сторожу. Что в той жизни, земной, что в этой, господарь, кровь покрывает руки мои, кровь несмываемая, и люди гибнут по вине моей. Знаешь, скольких погубил я, за коими грешки водились, казалось, незначительные, – ложь мелкая, лицемерие перед вышестоящими. Говорят, Бог милостив, да только, господарь, милость Его границы имеет; вспомни, скольких загубил ты, скольких загубишь еще, неужели достоин ты прощения? Мы с тобой, верно, одинаковы, ведь деяниями своими ты Его предал не меньше меня.

Марил слушал этот рассказ, и жуткий холод сковывал