Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

Ши – это и есть статус (ранг знатности) самого Конфуция. Л. С. Переломова не случайно называют «русским Конфуцием», – именно в его переводе Лунь юя наиболее последовательно отражается доминирующая китайская позиция в понимании этого текста.

При рассмотрении этого суждения, сразу же возникает вполне закономерный вопрос: если человек действительно искренне стремится к познанию Пути, но при этом он не богат, – и именно по этой причине стыдится своей небогатой одежды и плохой пищи, – то почему он недостоин даже того, чтобы начать с ним разговор о Дао? Он ведь, никого не обманул, ничего не украл и никого не обидел, не говоря уже об убийстве. Неужели стыд за свое незавидное социальное положение в обществе (а оно, как правило, дается с рождением и от человека часто не зависит) – это какой-то смертельный грех, за который такого человека следует подвергнуть остракизму?

Точно так же рассуждал бы и Конфуций, читая подобный «перевод» его собственного высказывания. Или мы святее великого Учителя Китая, а сам он этой вопиющей несправедливости своих слов не замечал? Да, действительно, суждение не из простых. Но дело в том, что подходя к рассмотрению каждого очередного «простого» суждения мы неоднократно убеждались и убеждаемся в том, что такая видимая «простота» на проверку оказывается обманчивой. И тем не менее, это не дает нам права на то, чтобы «кормить» читателя «плохой» ложью. Такого решения возникшего вопроса мы действительно «стыдимся».

С другой стороны, суждение абсолютно понятное, но это надо доказать, т. к. в нашем сегодняшнем мире на слово никто никому не верит. Итак, с чего начнем?

Лучше всего – с этой «плохой еды». Еще раз повторим нашему читателю: китайцы изначально, от династии Хань, осовременивали текст Лунь юй, превращая его в некое социальное пособие. В то время как не только само Учение Конфуция не имеет ничего общего с решением социальных вопросов, – точнее, все эти вопросы, причем, естественным образом, обязательно присутствуют на «втором плане», – но и тот язык, которым он пользовался, тоже оставался по преимуществу «религиозным», т. е. ориентированным на общение с миром духов.

Плохо это? Суеверно? Не научно? – За все это следует «ругать» древних китайцев, включая Вэнь-вана и прочих «просветленных», но не Конфуция, который этому языку оставался верен. И второе: когда читатель сам окажется на «том свете», он будет в состоянии вынести правильный вердикт всем этим «убеждениям Конфуция» в существовании «духов усопших». И возможно, ему придется «кусать несуществующие локти», потому что прошедшую жизнь заново не переживешь. А «наука» с того света не вызволит, раз уж обещала нам, что «того света» не существует.

Итак, возьмем, для примера, слово гуань – «шапка». Что в ней «религиозного», в этой «шапке»? Ничего, – шапка, как шапка, для того, чтобы надеть на голову. Но это нам только так кажется, глядя из сегодняшнего времени. Гуань – это не «шапка», а религиозное понятие: «достичь совершеннолетия». И как знак такого состояния, на китайского мальчика одевали «шапку», – теперь он мог принимать участие в жертвоприношениях и наряду с взрослыми мог заводить свою семью и иметь собственного сына – очередного «предка» будущей жизни. Когда все главное в обществе исчезло, от всего этого богатства осталась только одна демократическая «шапка». И теперь – а точнее, с начала комментирования Лунь юя – гуань – это просто «шапка», чтобы голова не замерзла, или для того, чтобы можно было со стороны увидеть «ранг знатности» того или иного аристократа.

Еще один пример. Для нас, русских, существуют понятия «родина» и «отечество», которые происходят от однокоренных слов «род» и «отец». У китайцев то же самое понятие выражалось иным образом: «свое княжество», «свое государство». Но если рассмотреть это китайское выражение более внимательно, то окажется, что это вовсе не «княжество» или «государство», а буквально – «алтари духов Земли и злаков». Это и есть истинная «родина» для любого китайца.

А теперь – о еде. Необычный практицизм китайцев приводил к тому, что обобщающие, собирательные или абстрактные понятия рождались в языке в последнюю очередь. Кстати сказать, именно по этой причине древний знак Вэнь, который появился еще во время рождения примитивной иньской «письменности», не мог означать – ни у иньцев, ни у ранних чжоусцев – что-то наподобие «культуры», «письменности», «литературы» или прочих отвлеченных понятий. Ведь ни «культуру», ни «письменность» невозможно потрогать руками или увидеть глазом. Поэтому и обобщающее слово «пища» тоже не могло возникнуть рано, а когда возникло, – должно было иметь религиозные корни. В раннем китайском языке существовали отдельные слова-иероглифы для обозначения того или иного рода пищи. Например, фань – это «каша», которая была главной едой китайца; далее фан – «отвар-суп-кипяток», а кроме этого – «рис», «рыба» и многое другое, все по-отдельности.

А то слово «пища», которое мы видим в этом суждении, – это древнее, ритуальное, «*жертвоприношение», «*жертва (предкам)», рит. «*принимать (получать) жертву (о предках)», а также (в паре с другим иероглифом) – «сезонное жертвоприношение» или «получать жертву в храме» (БКРС № 9918). То есть это слово когда-то обозначало не саму «пищу», а как бы обобщенный процесс жертвоприношения, который был связан с кормлением духов едой разного рода. Это не «пища», это – «кормление». Потом это стало обычной «шапкой», простите, – «пищей». Но для Конфуция, судя по логике самого суждения, которая станет понятной читателю в конце нашего разговора, – это все еще было «подношение жертвенной еды духам предков во время ритуального (Ли) богослужения» (напомним читателю, что никаких «богов» в Китае никогда не существовало).

То же самое можно сказать и об «одежде». С верхним головным убором китайцев – с «шапкой» – мы уже разобрались. Кроме этого были «штаны» – ку (правда, уже немного позднее), овчина (шуба) – цю и другие отдельные предметы одежды. Первым «гражданским» словом «одежда» стало, наверное, фу – «носить одежду», «одежда». Но только по той причине, что первоначально оно означало только «траурную одежду», т. е. тот «набор одеяний», который китаец одевал во время траура и довольно длительно носил. А похороны, как это уже известно читателю, – это один из самых важных элементов ритуала Ли.

В нашем суждении словом «одежда» передан иероглиф и, который первоначально, судя по всему, означал нечто «набрасываемое сверху»: «одежда верхней половины тела», «внешний покров», «покрывать», «прикрывать». И по аналогии с иероглифом ши можно предположить, что это была какая-то специальная «накидка» (типа «шали»), которую человек набрасывал на себя сверху (как и у иудеев, прямо на голову) во время проведения ритуальных церемоний. В высших слоях общества вся парадная одежда была, в первую очередь, ритуальной, и когда мы читаем, что