Ложь и правда о советской экономике - Евгений Юрьевич Спицын

«то была, если в двух словах, контрреформа в пику остаткам экономических реформ, начавшихся в 1965 году и вскоре успешно проваленных». Более того, «история с «реформой» 1979 года еще раз показала интеллектуальную и организационную беспомощность и бездарность брежневского руководства и еще больше скомпрометировала командную экономику»[1241]. Оставим на совести всех вышеупомянутых авторов их сугубо политизированные оценки состояния советской экономики и лишь укажем на один немаловажный факт. Все они, как и профессор И. И. Простяков, который в 1978–1982 годах был помощником двух председателей Совета Министров СССР, а затем в 1982–1985 годах — главой Отдела совершенствования управления народным хозяйством Управделами Совмина СССР, говорят о том, что эта очередная экономическая реформа умерла вместе с самим А. Н. Косыгиным[1242].

Вместе с тем, как полагает Н. А. Митрохин, все эти умозаключения также носят поверхностный характер, так как они не учитывают «феномен Суслова» в экономической политике того периода. А между тем М. А. Суслов, который, по словам тогдашнего главы Отдела планово-финансовых органов ЦК Б. И. Гостева, неплохо разбирался в экономических вопросах, будучи оппонентом косыгинских реформ, многие годы «собирал и анализировал всю информацию в экономической сфере». Более того, документы, отложившиеся в личном фонде М. А. Суслова в РГАНИ, красноречиво говорят «о резком усилении его интереса к экономической проблематике с начала 1978 года». Именно тогда М. А. Суслов начинает «читать много экономической статистики, в том числе различные отчеты по выполнению планов текущей пятилетки и планированию будущей». Более того, еще в конце августа 1980 года, сразу после болезни А. Н. Косыгина по личному поручению генсека М. А. Суслов «официально занялся стратегией экономического планирования и таким образом, к двум своим официальным компетенциям — идеологии и администрированию партийным аппаратом — добавил третью, макроэкономическую»[1243]. В итоге, как подчеркнул сам Н. А. Митрохин, новые руководители правительства — его глава Н. А. Тихонов и новый первый зам. Иван Васильевич Архипов из того же «днепропетровского клана» — стали играть сугубо «техническую» роль.

Между тем, как считает тот же Г. И. Ханин, все попытки децентрализации 1970-х годов, в отличие от аналогичных мероприятий в первой половине 1960-х годов, увы, не дали положительных результатов, хотя, вполне возможно, что именно они позволили избежать худшего. По его мнению, которое мы в целом разделяем, «такой результат был связан прежде всего с общей деградацией хозяйственного и государственного руководства в тот период, дееспособность которого являлась непременным условием успеха централизации экономики». Брежневская политика «стабильности кадров» на рубеже 1970-1980-х годов по известному закону диалектики обратилась в свое отрицание, выродившись в кадровый застой и продвижения во все эшелоны партийно-государственной власти «сереньких» и услужливых бюрократов, не способных придать нового дыхания великому советскому проекту. Более того, новая когорта управленцев стала страдать «интеллектуальной бесплодностью» и неспособностью верно оценить попытки ряда «научных работников и практиков обновить старые методы централизованного хозяйствования в быстро меняющемся мире»[1244].

Еще более жесткую, утрированную, но в целом вполне справедливую оценку брежневской кадровой политике последнего периода его правления, которая выродилась в своеобразный «иммобилизм советской политической системы», дал А. П. Прохоров в своей работе «Русская модель управления»[1245]. Детально анализируя сам процесс постепенной деградации сталинской системы управления, которая столь же постепенно спускалась с ее верхнего этажа на нижний, он пришел к печальному выводу, что каждое десятилетие «она завоевывала еще одну нижнюю ступеньку управленческой пирамиды». В 1950-е годы «еще снимали с работы, а разгромная статья в любой газете была приговором карьере». Однако «наказания стали мягче и безадресные, система не была уже такой чудовищно жестокой, в ней можно было жить и работать. На верхних эшелонах появились и широко распространились бездари, для наказания которых стал очень «широко применяться выговор — специфично русское "наказание без наказания"». Затем наступили 1960-е годы, «когда уже совсем помягчело, в 1970-е — наступил полный развал, а к началу 1980-х годов потеря управляемости достигла уже карикатурных форм. Обновление руководящих кадров почти прекратилось… В те годы часть директоров заводов по-прежнему работала так, как было заведено при И. В. Сталине: «по 12 часов в сутки, с нервотрепками и нагоняями», истово борясь за выполнение плана, а часть уже освоила правила «бесконфликтного» управления и жила в свое удовольствие, проводя значительную часть рабочего времени на обычных «согласованиях» в Москве, разъезжая по командировкам в братские соцстраны и заседая в загородных заводских профилакториях, распространяя вокруг своеобразную ауру "ленивого барского ритма жизни"». Кроме того, на всех «вышестоящих по отношению к предприятию этажах управления — в промышленных объединениях, главках и министерствах — настоящей работы тоже уже почти не было, только бесконечные согласования… В низовых подразделениях колесо планового управления еще крутилось по инерции, но было ясно, что еще десятилетие — и все заводы тоже будут захвачены застойным управлением. Постепенно они тоже перестали бы работать. В предперестроечный период основной движущей силой народного хозяйства были уже не предприятия, а цехи, а основной рабочей лошадкой был уже не нарком или министр, не начальник главка или директор предприятия, от которых уже мало что зависело, а начальник цеха».

Надо сказать, что ряд авторов (И. И. Простяков, Е. Т. Гайдар, Г. И. Ханин[1246]) утверждают, что в начале 1980-х годов имелись проекты куда более радикальных реформ, «включавших отказ от части директивных показателей, допущение реальной кооперации, индивидуальной трудовой деятельности и частичной децентрализации внешней торговли». Все эти проекты были даже приняты Комиссией по совершенствованию управления экономикой Политбюро ЦК, которую тогда возглавил новый секретарь ЦК Н. И. Рыжков, однако «они так и не были реализованы в виде конкретных постановлений». Поэтому, по сути, своеобразным продолжением «кириллинской реформы» стал широкомасштабный экономический эксперимент в промышленности, который был начат вскоре после смерти Л. И. Брежнева летом 1983 года на предприятиях двух союзных и трех республиканских министерств В данном случае речь идет о Министерствах тяжелого и транспортного машиностроения и электротехнической промышленности СССР, пищевой промышленности Украинской ССР, легкой промышленности Белорусской ССР и местной промышленности Литовской ССР.

Главным образом он предусматривал все ту же оценку деятельности предприятий по результатам выполнения ими своих договорных обязательств и поощрения их при образовании фондов экономического стимулирования, но не за выполнение плана, как это было раньше, а за фактическое улучшение экономических показателей по сравнению с прошлым годом. Затем этот эксперимент был распространен на многие промышленные министерства, но уже в 1986 году он был свернут. По уверениям его главных разработчиков И. И. Простякова и О. М. Юня, занимавших в то время посты