Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - Александр Сенкевич

Так кто же, по мысли Венедикта Ерофеева, в его трагедии Командор? Тот, Кто не виден, но чьи приближающиеся шаги слышны и Кому есть что предъявить людям. Тот, о Ком говорил автор трагедии: «Когда Господь прибирает нас к рукам, против Него нечего возразить»21.

Напомню читателю, что герой поэмы «Москва — Петушки», не имеющий, как и её автор, ни средств, ни положения, едет с подарками к сыну. Его радость от предстоящей встречи с ним преображает этот обыкновенный городок в райское место. На самом деле, Венедикт Ерофеев, обожавший природу, не испытывал никакого желания общаться с ненавидящей его тёщей и уже оставленной им женой, живущими в этих местах. Он и представить себе не мог, что у него в общении с Валентиной через несколько лет после рождения сына возникнут затруднения и сложности. В одном из его блокнотов 1970 года существует запись: «Есть такая юридич[еская] формула: “В здравом уме и твёрдой памяти”. Т. е. как раз то, чего у меня нет в дни выездов в Мышлино»1.

В деревню Мышлино, где жил с матерью и бабушкой Венедикт-младший, шёл автобус из Петушков. Венедикт Васильевич обычно отправлялся из Москвы в Петушки последним поездом и опаздывал на автобус, довозивший его до этой деревни. Ночь он проводил, как правило, в пустом вагоне или на вокзале. Петушки он также особенно не привечал. Впервые Венедикт Ерофеев появился здесь в 1959 году и проработал некоторое время на цементном складе. В поэме «Москва — Петушки» об этом городе сказано: «В Петушках жасмин не отцветает и птичье пенье не молкнет»2.

В «Записных книжках» Венедикт Ерофеев говорит о Петушках на другом языке. Речь идёт уже не о Царствии Небесном, а об административном центре Петушинского района Владимирской области: «Петушки: там ещё два дома, потом райсобес, а за ним — ничего, чёрная тьма и гнездилище душ умерших»3.

И всё же... И всё же в Венедикте Васильевиче была любовь к своему сыну. Несмотря на неблагоприятствующие обстоятельства его жизни, она в нём существовала, как и мучительные сожаления об их многолетней разлуке. Тому много признаков и свидетельств. Впрочем, Венедикту-старшему было трудно и стыдно объясниться в этой любви к сыну. Ведь проявил он себя никудышным, «блудным» отцом. Должны были пройти многие годы, чтобы два Венедикта поняли, что роднее их двоих нет никого на белом свете. Сколько же надо было перестрадать Венедикту Ерофееву-старшему, чтобы из его души вырвались слова любви к живущему в деревне Мышлино Венедикту-младшему с надеждой, что эти слова услышат Бог и его ангелы. Пусть даже они исходили опосредованно — от Венички, героя поэмы.

Веничку задели за живое слова ангелов, назвавших его дитя «бедным мальчиком»: «Только почему это “бедный мальчик”? Он нисколько не бедный! Младенец, знающий букву “ю”, как свои пять пальцев, младенец, любящий отца, как самого себя, — разве нуждается в жалости? Ну, допустим, он болен был в позапрошлую пятницу, и все там были за него в тревоге... Но ведь он тут же пошёл на поправку — как только меня увидел!.. Да, да... Боже милостивый, сделай так, чтобы с ним ничего не случилось и никогда ничего не случалось!., сделай так, Господь, чтобы он, если даже и упал бы с крыльца или печки, не сломал бы ни руки своей, ни ноги. Если нож или бритва попадутся ему на глаза — пусть он ими не играет, найди ему другие игрушки, Господь. Если мать его затопит печку — оттащи его в сторону, если сможешь. Мне больно подумать, что он обожжётся... А если он заболеет — пусть, как только меня увидит, пусть сразу идёт на поправку...»4

Венедикт Венедиктович в откровенном разговоре со Светланой Можаевой, корреспондентом «Вечерней Москвы», сказал об отце, что тому нравилась в нём «деревенская провинциальная неуверенность, застенчивость. К этим качествам человека он благоговел». На вопрос, какие отцовские слова считает наставлением, ответил: «Он всегда говорил: “Не пей, дурачок”. Какие могут быть наставления? У него спрашивали: “Как вы относитесь к женщинам?” Он полторы-две секунды задумывался, потом говорил: “противоречиво”»5.

В том же 2012 году Венедикт Ерофеев-младший высказался о своих родителях достаточно нелицеприятно, но честно: «Тогда во всём мире — от Москвы до самых Петушков — царило два Венички Ерофеева. Один у нас в деревне, другой на Курском вокзале. И оба еле волочили ноги. Я — потому как из яслей не выходил, ещё не научился, а отец — потому как выпил и ходить разучился. Это ко мне рвались его душа и тело всю книжку, к нам с матерью в гости мчалась та электричка. А что в жизни? Несколько раз Венедикт Васильевич до пункта всё-таки добирался... О, как не любил я его набег! Хотя пустым отец никогда не являлся: то кулёк орехов мне вручит, то часы с кукушкой сопрёт где-то, а то среди зимы вдруг родит дыню. Вышел Веничка, ею беременный, из Средней Азии и до нашей деревни напрямик допёр, — а от Петушков это ещё четыре километра по сугробам. Матушке всегда презенты на стол выставит. И вот это, я считаю, уже свинство: сам он пил и не пьянел, пил, “чтобы привести голову в ясность”. Для него чекушка — высший комплимент даме. А женщина от такого глубочайшего реверанса борзела и зазнавалась (как все они). Пьяная мать рушила гармонию в доме. Нахулиганится в зюзю, а я уже не знаю, добужусь ли её утром. Когда постарше стал — с вечера отолью у них водку в стакан и под кровать задвину. Утром по углам избы шарят — изящно, как слепые котята: “Кажется, со вчера ещё оставалось малец, граммулек сто, на два стопарика”. — Венедикт Васильевич всему любил счёт, даже в таком взлохмаченном состоянии. И выдавят жалость из сынишки — торжественно подношу стакан, им на радость. Похмелю маму и три километра веду её за руку в школу — литературу преподавать (что же ещё?). На меня отец особого внимания не обращал — от каменного гостя больше бы тепла к сыну исходило. “Привет, дурачок. Пока, дурачок”, — иначе Веничка меня и не называл. А я его за это — по имени-отчеству. Планку Венедикт Васильевич высоко задрал — я за всю жизнь так и не допрыгнул. Он же у меня гений. Ухватите за шкирбан любого гения и спросите: “Ты любишь чадо своё, сучий пёс?” Он от вас морду поворотит и перстом указующим ткнёт в томик трудов своих: “Читай, дурачок”. Там все ответы... И последуйте, непременно последуйте за его жестом, как бы неприличен он ни был»6.

После прочтения нескольких интервью с сыном Венедикта Васильевича Ерофеева я крепко задумался: а не встретиться ли мне с ним? Живёт он в деревне около приснопамятных Петушков. Мне повезло. Ехать далеко не пришлось. Мы познакомились в Москве, в квартире его детей — сына Евгения и дочки Веры. Состоялись две такие встречи. В сокращённом виде привожу его монолог:

— Моя матушка Валентина Васильевна была в семье последним, шестым ребёнком. Воспитывала меня с малолетства бабушка Зимакова Наталья Кузьминична, в девичестве Дёгтева. Жили мы бедно. Очень нуждались. Матушка с утра до вечера пропадала в школе. Загрузка у неё была непомерная. Тут и дополнительные занятия, и классное руководство, и много чего другого. Помимо дневных занятий, она вела в вечерние часы уроки в школе рабочей молодёжи. Я помню её жёлтенький портфель, весь набитый тетрадками. До глубокой ночи моя несчастная матушка проверяла эти тетрадки с сочинениями и диктантами. Свет отключали в 10 часов вечера. Тогда она зажигала керосиновую лампу и при ней сидела до глубокой ночи. Она преподавала русский и немецкий языки, а также литературу. Благодаря такой изнурительной работе ей удавалось едва сводить концы с концами. Однако нам, как я помню, постоянно чего-то не хватало.