Шаутбенахт - Леонид Гиршович

— Что? Что там?

Ах, попалась птичка, стой, не уйдешь теперь домой — попалась все же Борина «птичка», как ни берег он ее, в чужие руки.

Но что же случилось с Лилей и Ноликом, какая бездна поглотила их? История эта печальна, поучительна и, как уже намекалось, загадочна. Только закрылись за ними врата светлой обители Шварца, как они очутились в царстве перегоревших пробок. Ноги их двигались на ощупь и… руки тоже. Что? Не может быть? Честнейшая Лиля? Ну, ладно, допустим, мы увеличили число оборотов в минуту, проявили излишнюю поспешность. Следовало подготовить читателя к такому повороту парой-другой фраз, как это, возможно, сделал Нолик. Возможно, это даже произошло, когда они уже поднимались наверх, отягощенные двумя пачками «Тайма». Очень вероятно, что Нолик поддерживал при этом свою кроткую даму, которая — в отличие от читателя — была не вполне тверезая. Не исключено также, что дама — здесь, как и читатель, — была несколько удивлена, но отпора не дала, а позволила событиям следовать своим чередом, — между прочим, известен такой род целомудрия: ограничиваться, так сказать, состоянием непотворствования, следовать выражению «руки опускаются». Наконец, не была ли Лиля в глубине души готова к тому, что Нолик — не менее Кварца рыцарь своего тела — в комбинации он, она, темная лестница даст волю своему рыцарству?

А вот что говорил при этом Нолик. Диаграмма паха.

— Я враг парфюмеров, но вашим духам я должен отдать справедливость (ниже то же самое он скажет и о ее белье: «Я враг всякого белья, кроме постельного…», они создают вокруг вас ауру неприхотливой отзывчивости, на которую вправе рассчитывать иной истомившийся странник — о! Я отлично понимаю вашу склонность к созданиям несовершенным или, точнее, незавершенным. Эскизность привлекает нас не только в искусстве, но и в жизни. Она дает простор нашей фантазии, дорогая, здесь ступенька, позвольте — не благодарите, — да, фантазии, возносящейся ввысь по ступеням бесчисленных допущений, щедро ссужаемых нам сослагательным наклонением, не так ли, Иланочка? Давайте отдохнем, куда спешить, когда впереди вся жизнь. Да, так о несовершенных творениях Божьих, которые мы находим до того привлекательными, что самоотверженно готовы просиживать часами у их пьянящего одра. Верно, дефект привлекателен. Он — случайная щель, пропускающая наружу свечение души, он — незапланированный зодчим выступ в стене, за который цепляется рука штурмующего какой-нибудь неприступный илион. Иные, не веря в небрежность зодчего, усматривают в ней провокацию. Но это уже слишком, это рабанут нам не велит… Моя Ипатия еще удерживает нить? А впрочем, не трудитесь. Сожгите в своей чудесной доброй головке всю эту книжную дребедень, которой обременяет вас никому не нужный старый чудак. Взгляните на меня, взгляните на глупца (увлекшись, Нолик позабыл, что Лиля не сова, а читатель — что сгустилась тьма). Старый пень вообразил себя способным пленить березку, поверил в родство душ… Что тебе до моих многомудрых, а значит, бесконечно печальных раздумий, как сказано в одной антинаучно-популярной книге. Год-два, и ты, которая так блестяще выклитировалась[32]в земле Эдома и Содома заботами мистера Джоны, — ты пройдешь мимо умирающего нищего барда и не узнаешь его. Слушай, Илана, мало кто знает это. Я тяжко болен, у меня удален желчный пузырь — дай руку, вот… Любимая женщина променяла меня на тугую мошну. В тот самый момент, когда я в бреду повторял ее имя на больничной койке, она развлекалась в Савьоне… Так имеет ли право сей удачливейший из мужей — в горестных кавычках, — имею ли я право еще толковать тебе о том, что есть жизнь, что есть любовь?! О, прочь руки, жалкий наглец!.. Не смей касаться материи столь тонкой… Боже, какое у вас белье! Я враг всякого белья, кроме постельного и столового, но у этой нежнейшей ткани так мало общего с обычной подпругой… (Со всхлипом.) Лилит! Не откажите… я умоляю… только раз позвольте мне погладить общности… да-да, теперь мы владеем ими сообща… одинаково дорожим ими… ого! Наш девиз — упругая пассивность.

И тут совершилось невероятное — по крайней мере, с точки зрения науки. Желая испытать, не врет ли «наш девиз», Нолик тыльной стороной кисти, тяжелой, пружинисто-безвольной, надавил на Лилину грудь. Поначалу испытатель ощутил то же, как если б это был хорошо надутый воздушный шарик — вот-вот заскрипит, — и блаженствовал, как дитя, пока вдруг в гневе не понял, что если кто здесь и надут, то это он сам. Пять лучеобразных косточек оказались уперты в костный забор Лилиной грудной клетки, все же прочее исчезло, как мыльный пузырь.

— Как прикажете это понимать, сударыня?

Лиля не только не поняла, какие роковые перемены произошли с ее составом, но даже грозовые нотки в Ноликовом голосе уловила не сразу. Нолик тряс в воздухе тряпичной плотью, которую держал между средним и указательным пальцами, приговаривая:

— Вот это, вот это как прикажете понимать?

Лиля схватилась за грудь, и — этюд по системе Станиславского: «пропажа бумажника».

— Что же вы со мной сделали… — прошептала она. — Что же вы… — Но поскольку за вторым разом это должно было быть выкрикнуто (все по той же системе), Нолик быстро зажал ей рот:

— Вы что! Совсем с ума сошли? Сейчас все сюда сбегутся… Главное, мне нравится: я с ней сделал. Вы что, не знаете, что женщина, у которой косметический протез, ни при каких обстоятельствах не должна забываться?

Лиля редко, но пронизывающе глубоко, словно подпрыгивая, дышала. В промежутках между елочками, как изобразил бы эти спазмы осциллограф, ей удавалось говорить:

— Протез? Какой… протез, никакого протеза… о чем вы гово… рите, у меня не было никакого протеза… (ык!), я нормальная девушка… здоровая, мистер Джона Полляк… — Свидетельство на этот счет заокеанского джентльмена, безусловно, не могло вызвать никаких сомнений, вопрос лишь, в чем? Лиля, во всяком случае, дальше не продолжала.

— Но… такого не бывает, — сказал Нолик, чувствуя, как Лилина икота начинает передаваться и ему. — Не хотите же вы сказать, что ваша левая грудь, которую сейчас спустило… что это была самая обыкновенная женская грудь?

Вместо ответа Лиля тихонько заплакала.

— И вы прежде ничем ее… не нагнетали — ни парафином, ни чем иным?

— Нет, — прошептала Лиля, совсем убитая.

— Ну, не плачьте, давайте разберемся, как это могло быть. — Нолик чиркнул спичкой. — Подержите. Вот так, хорошо.

Лиля держала спичку, прикрывая щитком ладошки дрожащее пламя. Когда спичка догорела, она зажгла следующую, затем еще одну… Нолик походил теперь на какую-то невероятную стряпуху, миллиметр за миллиметром исследовавшую лист отлично раскатанного теста, свешивавшегося с руки, как предметы в известном сюрреалистическом шедевре. Тщетно искал Нолик прореху, через которую джинн мог выйти из бутылки.

— Только, пожалуйста, осторожно.

— Ну что вы, конечно.

Нолик осторожно извлек из другого чехольчика наполненный сосуд, осмотрел и так же осторожно вправил назад.