Медиум поневоле - Анна Герд

— Мне ее вернули! Сказали не позориться и переделать! И ещё… — заметно мнется.

— Что ещё?

— Марианна Вадимовна сказала не смешивать личные отношения с учебой. Ехидно так сказала, с улыбочкой. Ничего пояснить не хочешь?

Понимаю Марианну Вадимовну, список литературы раскрыл ей тайну конфуза Костиной курсовой. Сам парень туда, наверное, не заглянул даже.

— Во-первых Кость, курсовая твоя, ты и разбирайся что не устроило твоего руководителя. Во-вторых, убери руку или я сломаю тебе палец.

Парень потрясённо отпускает мой локоть, ну а я выдаю свою фирменную некромантсткую ухмылку, широкую и злую.

— Саш, да что с тобой? — тон, «ах как я оскорблен», прям до самых гланд.

Наверное, надо раскрыть карты, чтобы он отстал наконец. Задумавшись где-то с минуту просто смотрю ему в глаза, пытаясь найти далекий свет сожаления или раскаяния. Да, это моя личная убогая теория, я думаю, что в каждом человеке есть свет. Кто-то сияет ярко, озаряя все и всех вокруг добром и радостью, ну вот есть такие люди, после общения с которыми ты становишься капельку счастливей. В других маленькое личное солнце освещает лишь внутренний мир человека, делая его хоть и не компанейским добряком, но очень честными, преданным и надежным. И последний тип, чей свет запрятан так глубоко, что кажется он и вовсе померк, утерян, забыт. Но он есть, и порой проявляется, неожиданно и ярко. В глазах напротив, таких красивых и таких жестоких, света нет, он спрятан слишком давно и глубоко.

— Видишь ли Константин, мне стали известны подробности твоего разговора, а также зажиманий с Настюшей Смирновой в аудитории 302 б. Поэтому отвалил от меня на хрен! — рявкнула в стиле мэтра Картона.

— Ты подслушивала? — его глаза бегают, а губы белеют.

— Не совсем так, — отвечаю уклончиво. Чисто технически подслушала Александра, а не я и ему знать об этом не обязательно.

Парень стоит озадаченный и смотрит по сторонам, пытаясь найти подсказки что же говорить дальше. Стены молчат и не желают подкидывать годных вариантов.

— Ну вот и выяснили, — говорю весело и хлопаю его по плечу, — А теперь дай пройти и не мозоль глаза больше.

Я уже говорила, что триумфальная походка у меня получается отменно? Ухожу, вскинув голову, не торопливо как на прогулке.

На второй паре как ни вглядываюсь в слайды, с полотнами голландцев, ни праста ни других тварей больше не замечаю.

Следующие занятия — рисунок.

Они проходят в большой светлой мастерской, в которой расставлены мольберты, доски и специальные парты с наклоном. Костя ожидаемо со мной не садится, молодец хороший мальчик, внял. Поэтому сегодня я занимаю целую парту. Очень на руку, вдруг сейчас опозорюсь, так хоть по-тихому.

Тема занятия, мужской портрет. Инструмент — карандаш. Все просто и понятно, но не для меня. Петр Алексеевич наш преподаватель садится за свой стол и утыкается в графический планшет.

Так, ну кого рисовать для меня не вопрос. Но вот как? Закрываю глаза и вспоминаю одно счастливое утро. Мы валяется с любимым в постели, выходной день, Питер у родичей и комната наша на два дня.

Солнечный свет заливает комнату. Играет на золотых кудрях парня. Маркус лежит на спине закинув руки за голову, расслабленный и счастливый. Я пристроилась рядом на животе, поднявшись на локтях всматриваюсь в родное лицо. Пальцем провожу по кругу от подбородка до лба и обратно.

Рука с карандашом намечает овал.

Потом веду сверху по линии носа до губ, прохожу пальчиками над бровями. Карандаш делает разметку лица, крест-накрест.

Марк щурится как довольный кот, а я все не прекращаю легонько касаться его лица. Мне кажется, на кончиках пальцев поселилась любовь, и я аккуратно наношу её как невидимую краску на загоревшую кожу. Ощущаю на себе взгляд, и в нем чудится вся нежность мира. Хочу запомнить его таким. Счастливым и безмятежным, полным любви и ласки.

Возвращаюсь в реальность, рука как будто сама наносит штрихи и линии, где-то затирая пальцем. Постепенно образ из моей памяти переходит на бумагу. Даже выражение глаз на удивление передается. Обычно карандашом такое сложно изобразить. Со спины подходит Петр Алексеевич, довольно цокает языком.

— Превосходно Александра, очень яркий типаж, это живой человек или из телевизора?

Он забавный, всегда спрашивает не из телевизора ли? Очень яро наш мастер не одобряет гаджеты и ТВ, при этом не отлипая от своего планшета. Подзывает остальных ребят и на моем портрете, как на примере указывает основные особенности и нюансы мужского портрета.

— Кто-это? — спрашивает Костя ревниво.

— Это мой …,- с губ рвется любимый, но вовремя отдёргиваю себя. — мой знакомый.

— Знакомый, — тянет Петр Алексеевич, — А пригласите-ка его к нам натурщиком, очень фактурный типаж, приговаривает с восторгом. — Уж вам то Александра не откажет, — улыбается так понимающе лукаво, как будто подсмотрел картинку целиком, и смятую постель и обнаженный торс и пылинки в солнечном луче.

— Он уехал, — говорю сухо.

Внутри опять поднимается буря. Никогда, никогда я его не увижу больше. Не узнаю, как сложилась его судьба. Боль возвращается. Вонзается иглами в сердце, я уговариваю себя, что возможно останься я в Элирии мои страдания были бы еще сильней.

После пар вымаливаю у мастера свою работу, обещаю принести похожий на следующие занятия. он долго упрямится, в итоге сдается, подкупленный моим обещанием оформить стенгазету ко дню студента. Ну не могу я отдать свой первый рисунок, не могу и все тут.

Так начинается сборник рисунков «моя Элирия». Позже он дополняется и ширится, я рисую родные лица, бабушку Элинор и Магду, Мелинду и Эрика, угрюмого Кельвина других ребят из академии, многих преподавателей и конечно Маркуса. По последнему можно открывать отдельную выставку рисунка, так много его портретов. Как же я скучаю!

В коллекцию идут намётки с эскизами будущего тату. Решила уродливый шрам от запястья по предплечью закрыть рисунком. Было много вариантов, но я остановилась на символе некромантов, ритуальном клинке, оплетенном зелёной змейкой. В коллекцию попадает и мой дневник на элирийском, в нем я пишу заметки о новом мире, свои наблюдения и выводы.

Отдельное исследование касается Босха и изображению праста на его