Дом Якобяна - Аля Аль-Асуани

— Послушай, Абу Хмида… Ты знаешь, я твой друг и защищаю твои интересы, но не затевай ссору с аль-Фули. Если не пройдешь в Народное Собрание в этот раз, у тебя еще будут шансы, даст Бог… Никогда не наноси удар по аль-Фули, у него крепкая поддержка, тебе его не достать. Если этот клыкастый разозлится, у тебя будет столько проблем, что…

Однако Абу Хмида не сдался и официально выступил как независимый кандидат. Он забросал округ Каср ан-Нил листовками со своим портретом, именем и символом-троном. Каждую ночь в центре он разбивал палатки, критиковал хаджи Аззама, намекал на нечестно нажитое им богатство, подвергал нападкам его похоть (ведь он еще раз женился!). Аззам, рассерженный тем, что стал мишенью для злословия, пошел к аль-Фули и открыто заявил:

— Какой толк, что меня выдвинула партия, если она не может пресечь поток ругани, который каждый вечер изливается в мой адрес?!

Аль-Фули покачал головой и пообещал все поправить. Он показал Аззаму заявление, которое на следующий день готовы были разместить на первой странице все газеты:

«У Национальной партии есть только по одному кандидату в каждом округе. Партийный долг обязывает всех членов партии всеми силами поддерживать выдвинутых от нее кандидатов… Любой член партии, который выдвигает себя сам против кандидата от партии, будет осужден нами и исключен из партии по окончании выборов…»

Было очевидно, что в заявлении имелся в виду Абу Хмида. Но угрозы так и не подействовали на него. Он продолжал вести свою агрессивную кампанию против Аззама. Ежедневно стали проходить собрания, где жителям округа щедро раздавали подарки. Стороны всячески соперничали в привлечении толп сторонников и сочувствующих. Каждый день происходили стычки, зачастую заканчивавшиеся увечьями. Но, учитывая авторитет конкурентов, органы безопасности всегда стояли в стороне, соблюдая нейтралитет. Полиция появлялась на месте только после того, как толпа рассеивалась, либо для видимости арестовывала нескольких зачинщиков, доставляла их в участок и отпускала, не допрашивая…

* * *

По какой-то причине факультет экономических и политических наук стал ассоциироваться с благополучием и процветанием. Если студентов спрашивали о том, на каком факультете они учатся, они охотно отвечали: «Экономических и политических наук…» Студенты произносили это с гордостью, подчеркивая каждое слово (как будто хотели сказать: да, мы, как видите, в порядке). Никто не знал тайны ореола, окружавшего факультет. Возможно, она заключалась в том, что факультет был образован гораздо позже остальных, и это придавало ему особый статус. Или в том, что, по слухам, правительство организовало его специально для дочери лидера Гамаля Абдель Насера. Или в том, что политологи были тесно и непосредственно связаны с происходящими в мире событиями, а это отражалось на образе их мышления и поведения. И, наконец, может быть, в том, что факультет долгое время считался прямой дорогой в министерство иностранных дел и дети важных чиновников поступали сюда, чтобы сделать первый шаг в дипломатической карьере… Однако Таха аль-Шазли, который наклеил купон напротив графы экономического факультета и обозначил, таким образом, свой выбор, ни о чем подобном не знал. Его мечта поступить в полицейскую школу испарилась навсегда, и он хотел как можно выгоднее использовать сумму набранных баллов… Вот и все… В первый учебный день, когда Таха проходил под часами университета и услышал знаменитый бой, он был потрясен их величием. На входе в лекционный зал гул, стоявший от разговоров и смеха сотен студентов, оглушил его, они знакомились и рассказывали друг другу забавные истории. Таха почувствовал, как он ничтожен в этой огромной толпе, похожей на фантастическое тысячеголовое животное, которое изучающе сморит на него всеми своими глазами. Инстинктивно Таха забрался наверх, чтобы сесть в безопасное место на галерке и рассматривать их оттуда, оставаясь при этом невидимым. На нем были светло-голубые джинсы и белая футболка. Выходя из дома, он думал, что выглядит элегантно, но, когда увидел своих сокурсников, понял, что его одежда никуда не годится, а джинсы — лишь жалкая подделка фирменных. Он решил упросить отца купить ему хотя бы один костюм в Мухандисине или на Замалеке, а не в «Ар-Реда уан-Нур», где тот покупает ему дешевую одежду. Про себя Таха решил ни с кем не знакомиться, иначе пришлось бы рассказывать о себе. Может случиться так, что он будет стоять с однокурсниками (а среди них могут быть и девушки) и кто-то спросит его о профессии отца. Что он тогда скажет?.. Затем Таха стал опасаться, не окажется ли кто-то из студентов, сидящих в зале, сынком одного из жильцов дома Якобяна, которому он бегал за пачкой сигарет или мыл машину? Вдруг тот обнаружит, что сын привратника учится вместе с ним, что тогда будет?! Таха думал о подобных вещах, а лекции сменялись одна за другой, пока не прозвучал призыв к полуденной молитве. Часть студентов поднялась, и Таха пошел за ними следом в мечеть факультета. Он с удовлетворением отметил, что они такие же бедняки, как и он. Многие казались провинциалами. Это подтолкнуло его после молитвы спросить одного из студентов:

— Ты с первого курса?

Ему ответили дружелюбной улыбкой:

— С божьей помощью…

— Тебя как зовут?

— Халед Абдель Рахим… Я из Асьюта… А ты?

— Таха аль-Шазли… Я отсюда…

Он был первым, с кем познакомился Таха. И правда, с первого же дня, как масло отделяется от воды, образуя слой на ее поверхности, богатые студенты отмежевались от бедняков. Образовались многочисленные закрытые компании выпускников языковых школ, владельцев личных машин, импортной одежды, иностранных сигарет, которые привлекали самых красивых и разборчивых девушек. А бедняки жались друг к дружке, как испуганные мыши, и смущенно перешептывались. Не прошло и месяца, как Таха сдружился со всеми посещающими мечеть, и особенно близко — с Халедом Абдель Рахимом — невысоким юношей, сухим, как тростник, очень смуглым, в дешевых очках в черной оправе, которые добавляли его лицу серьезности и основательности. Своим скромным классическим костюмом он напоминал молодого школьного учителя. Тахе он очень понравился, возможно, потому, что был, как он сам, бедняком или даже еще беднее (об этом говорили его заштопанные носки, которые виднелись во время молитвы). Тахе понравилось и то, что Халед был глубоко религиозен: когда молился, застывал, действительно взывая к Аллаху, и прижимал ладони к сердцу, склоняя голову в абсолютном смирении, чтобы угодить Тому, Кто его видит. Если бы рядом случился пожар или просвистела пуля, это не отвлекло бы его от молитвы ни на секунду. Как Таха хотел достичь такой же глубины веры и такой же любви к исламу, как у Халеда! Их дружба крепла, они были откровенны друг с другом, обменивались секретами и дружно осуждали легкомыслие иных однокурсников, привыкших к роскоши и отступивших от истинной веры, и некоторых однокурсниц, которые выставляли свою красоту напоказ и приходили в университет как на дискотеку. Халед познакомил Таху со своими друзьями из студенческого городка. Все они были добродушными провинциалами, бедными и религиозными. Таха стал заходить к ним каждую пятницу вечером, совершал с ними вечернюю молитву и оставался побеседовать и поспорить. Из этих споров он многое вынес: впервые ему открылось, что египетское общество — невежественно, не истинно мусульманское, ведь судья может отменить неприкосновенные божьи установления и запреты, а гражданский закон разрешает употреблять алкоголь, не препятствует разврату и ростовщичеству. Он узнал и о том, что социализм направлен против религии и что режимом Гамаля Абдель Нассера совершались чудовищные преступления в отношении Братьев-мусульман[14]. Вместе с приятелями он прочитал книги Абу аль-Аля аль-Маудуди, Сайида Кутуба, Юсефа аль-Карадауи и Абу Хамида аль-Газали… Прошло несколько недель. Однажды друзья из студгородка встали, чтобы попрощаться с ним, после одного из интересных вечеров, и в дверях Халед Абдель Рахим неожиданно спросил: