Уходящий тропою возврата - Александр Забусов

– Посылай вести погостному боярину Воисту, на Остер, в его Уненеж, пусть ополчается. Когда это Олесь у нас выехал на западную заставу?

– Два дня уж прошло.

– Вот, вслед ему тоже посыла шли с наказом, чтоб Мстислав со своей сотней на месте оставался. Пускай вдвоем в усиленном режиме границу берегут.

– Так ведь хан Баркут со стороны Рыбного идти вознамерился. Это до западной заставы, почитай, без малого сто пятьдесят верст.

– Ничего, береженого бог бережет.

– Сделаю.

– Кажись, все. Чего расселись, поднялись и работаем. А я как самый умный к Павлине Брячиславовне наведаюсь, может, старая ведунья чего и подскажет.

Поднявшись на второй этаж, Монзырев хотел проследовать в свою комнату, когда из детской, увидев его, выбежала худенькая девочка в сарафане, с заплетенными тугими косичками цвета вызревшего колоса.

– Папка! – радостно позвала его и с разбегу запрыгнула боярину на руки. Ребенку было восемь лет, это была дочь Толика и Галины. – Папка, ты обещал, что завтра поедем к бабушке Павле. Не забыл?

– Не забыл, Олюшка, – ласково улыбаясь, Монзырев поцеловал дочь в щеку. – Не забыл, но наши с тобой планы резко изменились. К бабушке Павлине я поеду сегодня без тебя, родная, а когда приеду, у меня будет много дел.

– Ну ты же обещал!

– Вот завтра с нянькой и в сопровождении воев сама поедешь к ней.

– Ура! – дочь обняла отца за шею, прижалась щекой к его обезображенной шрамом щеке. Отстранившись, маленьким тонким пальчиком провела по зажившему следу, оставленному печенежской саблей, проходившему через бровь и всю щеку до подбородка. Словно констатируя факт, глядя в глаза боярина, сказала: – Все равно ты самый красивый у меня, папка.

– Это ясно, что самый красивый, – произнесла незаметно подошедшая к ним Галина.

– Мама!

– Иди, гуляй, пигалица. Только мальчишек не обижай.

Пройдя к себе в опочивальню, Монзырев из сундука вытащил подклад, собрался надеть его на рубаху. Галина, усевшись на углу широкой кровати, позвала:

– Толя.

– Да, родная.

– Толя, ты не забыл, сколько лет прошло с тех пор, как мы попали сюда?

– Не забыл.

– Через десять дней мы могли бы пройти по проходу и очутится дома. Снова увидеть современные города, людей, автобусы на дорогах, в конце концов. Мы могли бы читать книги, ходить в кино. Толя, я соскучилась по родителям.

– Ты предлагаешь бросить тут все как есть? Бросить людей, эту ставшую для нас родной землю?

– Я, я не знаю! Но мы же наладили здесь все. Люди не пропадут без нас.

– Галчонок, на пороге война. Большая война. Ты же слышала, большая орда кочевников-половцев готова войти в пределы Руси. Я не могу сейчас взять и просто сбежать от всего этого. Это было бы, по меньшей мере, нечестно по отношению к людям, в трудную минуту приютившим нас.

Устало поднявшись с кровати, она подошла к мужу, обняла его крепкое, жилистое тело, так же как дочь, провела ладошкой по шраму на лице, спросила, глядя в глаза:

– Тогда когда же?

– Вот прогоним половцев, тогда и уйдем. Прости, Галочка, надо ехать. Кто знает, сколько времени еще отпущено на мирную жизнь?

Когда Монзырев и Лобан поднялись в седла, в ворота вошел воин в полном доспехе, с саблей у бедра. Молодое, без единой морщинки лицо обрамляли коротко стриженные волосы на голове и усы, подернутые сединой.

– Едешь куда, батька? – с места в карьер задал вопрос боярину.

– К ведунье проскочим, Мишаня.

– Так я с тобой?

– Сменился с дежурства?

– Да.

– Отдыхай, завтра много дел предстоит.

– Догадался уже. Боривой с воеводой гонцов во все концы северянских земель рассылают. Представляю, какой переполох в Чернигове и Курске поднимется.

– От Сашки вести есть?

– Нет.

– Ладно, пора нам. Вернусь завтра.

– Удачи.

Неспешно проскакав по городской улице, пересекли черту северных ворот, перешли на рысь, взбивая дорожный песок, утрамбованный сотнями ног и колесами телег. Очутились у кромки леса. У родового чура Монзырев придержал коня. Лобан, соскочив в траву, из седельной сумки достал кусок рыбного пирога, поклонившись деревянному хранителю поселения, положил подношение к подножию божка.

– На тебя уповаем, Диду. Просим и дальше хранить нас, родовичей твоих.

Щебет какой-то пичуги из ветвей дерева, над головой идола, был им ответом. Подношение принято. Кони с места сорвались в галоп, ворвались в сумерки непроходимого леса по сторонам дороги. Вот-вот златокудрый Хорс сойдет с небосвода, и тогда в лесу станет так темно, что только знающий эту дорогу сможет следовать по ней. Но до бабкиной поляны не так уж и далеко. До ночи, при быстрой скачке, успеют. А вот и развилка. Дорога, которая шире, идет на север к Черниговскому тракту. Узкая, способная пропустить телегу лишь в одном направлении, заканчивалась у выхода на поляну где обитали бабка Павла с Ленкой.

Сбавив ход при повороте, Монзырев заметил одинокую фигуру человека, стоявшего у самых кустов, одетого не по летнему времени в бараний тулуп. По всклокоченной бороде и нечесаным патлам волос сразу признал в человеке Лешего, опиравшегося на сучковатую палку. С ходу, соскочив с коня, беспокойно косившегося на незнакомца, Монзырев протянул ладонь для рукопожатия.

– Здорово, хозяин леса!

– Здорово, боярин, хозяин пограничья.

– Меня дожидаешься?

– Догадывался, что к бабке наведаешься. Мои насельники доносят, что гонцы из твоего городка во все стороны рассылаются. Русалки отследили и водянику обсказали о том, что по дороге, у реки которая, к тебе с восхода гости пожаловали. Случилось чего, Николаич?

– Не случилось, Леха, а случится. Опять беда на Русь идет.

– Никак копченые для набега созрели? Сколько уж лет спокойно живете.

– Нет, не печенеги, тем самим впору сбегать придется. Новые вороги у порога. Половцы.

– Это что еще за шишки лесные?

– Многочисленные и безбашенные племена пришли в Дикое поле, потеснили печенегов, воюют их. Вот и в наши земли их собрался вести хан Баркут. Я приказал дружину собирать. Поможешь иностранных челноков усовестить, а то они пол-России с собой вывезут?

– Ну так, одно ж дело делаем. Ты границу, я лес бережем. Гонцов твоих мои не тронут, не беспокойся.

– Спасибо.

– Спасибо потом скажешь. Сашка еще не вернулся?

– Нет.

– Тоже не переживай. Живой он. Правда, владения моего соседа здорово потревожил. Недоволен сосед-то. Обижается крепко.