Лорд Малквист и мистер Мун - Том Стоппард

Наверху лестницы Мун опять остановился. Воскресший Христос привалился к дверному проему гостиной, ухмыляясь, точно менестрель. Бокал с джином совершенно неподвижно стоял у него на лице, сопротивляясь взгляду Муна. Воскресший Христос изменил угол наклона и упал, но умудрился удержать бокал вертикально, перекатившись и извернувшись под ним, как дрессированный тюлень, и опять вскочил на ноги все с той же ухмылкой.

— Вот это выпивка, — сказал он. — Мы двинем вперед, одетые в тончайший лен, и выкурим фаристимлян и филисеев из храма Святого Павла, это уж как пить дать.

Он рыгнул, с претенциозностью плохого актера тронул свободной рукой губы, поклонился, подмигнул, скрестил ноги и упал на спину, вертикально прижимая бокал к груди.

Мун спустился вниз и переступил через его тело. Верхний свет — люстра — был включен. Он выключил его, оставив гореть только лампу на столе и еще одну, которая стояла посреди разноцветных бутылок на шкафчике в углу. Включил электрокамин и поднес к теплу записную книжку, пытаясь разлепить страницы. Написанное расплылось бледными оттенками синего. Он положил записную книжку на плоский верх камина и открыл письменный стол. После некоторых трудов отыскал список имен, который задумчиво прочел. Положил его на место, достал письмо и прочитал следующее.

Воскресенье.

Дорогой мистер Мун!

Настоящим подтверждаю соглашение, достигнутое в нашей беседе. Я намереваюсь воспользоваться услугами «Босуэлл инкорпорейтед», а именно Вашими, сроком на один год и принимаю условия оплаты в размере двух тысяч гиней в год, выплачиваемых вперед раз в квартал, из расчета не более двадцати и не менее двадцати двух рабочих дней в календарный месяц; Ваши обязательства заключаются в том, чтобы сопровождать меня по моему требованию не более шести часов в день с возможностью четырех дополнительных, оплата которых будет оговорена, и записывать моиизречения, общие наблюдения, перемещения и т. п. полно и достоверно, обеспечив меня двумя копиями Вашего дневника.

Когда Вы получите это письмо, то поймете, что я пишу Вам в день смерти героя нации. Упоминаю это потому, что считаю данный момент подходящим для нашего начинания. Я чувствую, что необычайная скорбь, выжимаемая из чувствительных людей и навязываемая им, является последним пережитком эпохи, понятия которой о величии более никуда не годятся. Он жил в эпоху, которая считала историю драмой, разыгрываемой великими людьми; он заслуженно прослыл человеком действия, вождем, который вознес личное участие до уровня священного долга, вдохновляя своих людей засучивать рукава и принимать деятельное участие в делах мира. Я думаю, что, возможно, подобное поведение более никого не вдохновляет и не соответствует событиям, — такая философия сейчас сомнительна, а ее последствия больше нельзя приписывать судьбе индивидуума. По этой причине его смерть вполне может означать, что фигуру героя сменит Стилист, зритель как герой, человек бездействия, который не осмеливается засучить рукава из страха перепачкать манжеты.

Ибо Стиль есть эстетика, врожденная и ни с чем не связанная, а в наши ненадежные времена это добродетель. Все мы обладаем безмерной способностью причинять вред, а посему единственный моральный вопрос стал выбором самого заслуживающего получателя. Но понятие сражения обесчещено, и сейчас время отступиться от него. Я остаюсь в стороне, подавая только лишь свой пример.

Я считаю вполне приемлемым, если плоды нашего сотрудничества будут издаваться дважды в год. Посему я предпринял шаги для устройства публикации первого тома в июле. Я всячески уверен в Ваших писательских способностях и в том, что Ваше перо изобразит меня достойным восхищения. Кстати, одна из моих целей — увековечить в языке свое имя (напр., лорд Кардиган, Сэндвич и т. п.), и я надеюсь, что Вы мне в этом посодействуете.

Если Вы с этим согласны, заезжайте на Куин-Эннз-Гейт в четыре часа пополудни в следующую пятницу. Я надеюсь, что после предварительных обсуждений Вы сопроводите меня в мой клуб на обед. Боюсь, что пища будет отвратительна, но мое воображение взыгрывает в неблагоприятной обстановке.

Искренне Ваш,

Малквист.

Приложено пятьсот гиней. (Будьте добры, удалите все упоминания о деньгах, включая эту приписку, и поместите в папку «Стилист как герой: письма Малквиста».)

Мун поместил письмо в картонную папку и после некоторых раздумий написал на ней: «Письма Малквиста».

И подумал: «Я согласен со всем, что вы говорите, но буду до смерти оспаривать ваше право говорить это — Вольтер (Младший)».

Мун ухмыльнулся.

Шизик.

Что?

Ты бы не назвал себя шизофреником?

Ничего себе! Дело только в том, что моя эмоциональная склонность к реакционному и интеллектуальная склонность к радикальному не терпят друг друга и каждая хоронится под моим эстетическим отвращением к их соответственным сторонникам…

Чего?

Я хочу сказать, что я не фанатик, я вижу обе стороны вопроса.

И под обеими расписываешься.

Это не делает меня шизофреником.

А как насчет самоопрашивания?

В этом нет ничего плохого, ничего дурного, это просто попытка объяснить.

Что именно?

Все. Что я не шизофреник.

А кто ты?

Я — выведенный из строя… своей неспособностью провести где-нибудь черту и… остановиться. Я…

В дверь звонят.

Мун вышел в прихожую и открыл переднюю дверь пожилому мужчине, который стоял навытяжку и элегантно опирался на тросточку, его яркие слезящиеся глаза на лице тряпичной куклы, окаймленные красным и набрякшие, выражали отвращение к уличным фонарям.

— Ого! Старина, я вытащил вас из ванны?

— Не совсем, — ответил Мун.

— Я ужасно извиняюсь.

— Ничего страшного. Чем могу служить?

— Послушайте, старина, вы так простынете, мы можем пройти внутрь?

— Вам кого?

— Мари… она дома?

— Не думаю, нет… Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Давайте начистоту, старина, — я не новичок. Послушайте, мы можем пройти в прихожую… а то говорить на ступеньках, знаете ли… — Он усмехнулся.

Мун отступил внутрь и дал мужчине войти.

— Благодарю. Клиентам самим приходится открывать дверь, а?

Они стояли прямо у двери, вопросительно глядя друг на друга.

— Что именно?… — спросил Мун.

— Модели, старина.

— Модели.

— Для фотографии. — Мужчина отогнул лацкан пальто и показал висевшую на шее камеру. — Понимаете, я специально заскочил. — Он заглянул Муну через плечо и весело хлопнул одной рукой. — Эй, мамзель!