Лорд Малквист и мистер Мун - Том Стоппард

Она вдохнула сквозь зубы, и воздух тихо зашипел в теплой, омытой слюной устричной плоти ее рта. Ее руки разгладили павлиний блеск бедер, скользнули вверх, плотно прижавшись к животу, и вниз, волоча растопыренные пальцы через пах, ладонь к ладони вцепились, впились и углубились в ложбинку и разделились, туго обтянув ягодицы и спину шелком и собрав его на талии, и опять двинулись вверх, формуя грудную клетку, высоко подтолкнули груди и сплющили их в вырезе горла, пока два указательных пальца прослеживали струйку слюны на подбородке, вытекшую из-под навеса влажной губы, и втискивали кончик языка обратно в рот, обнажив острые белые зубы и погрузившись в рот до второго сустава.

Девятый граф поймал ее на лету.

— Джейн, с вами все в порядке?

— Чудесно, дорогой, просто чудесно. Можно мне сигарету?

Лорд Малквист уложил ее на постель. Ее рука нырнула в его карман за золотым портсигаром. Он открыл его, вертикально воткнул сигарету ей в рот и зажег. Она лежала смирнехонько. Четверть дюйма гелиотропа исчезла с первой затяжкой.

— Как вы себя чувствуете?

— Лучше, много лучше, дорогой Фэлкон.

Она радостно выпустила дым в сторону подозрительного и смущенного Воскресшего Христа.

— Это было чудесно, дорогой. Как вас зовут?

— Иисус.

— Ну конечно, дорогой, конечно. Ваши родители были верующими?

— Не ахти, — ответил Воскресший Христос.

— Ну, тогда они, наверно, были ужасные снобы. — Она отдала сигарету Муну. — Дорогой, ты не нальешь мне ванну?

Мун вытащил изо рта платок и протянул его лорду Малквисту.

— Оставьте себе, милый мальчик. Оставьте себе, если вы не против.

— А теперь на выход, дорогие, мне надо выбраться из этой одежды. Кто умеет делать коктейли с мятными сливками? Фэлкон, спуститесь вниз и выпейте коктейль.

— Миледи, мне и так тяжко сознавать, что я отправляюсь кататься на лодке в одежде, предназначенной для игорных столов. Я считаю, что пить мятные сливки в светло-голубом галстуке будет предательством всего, за что я ратую.

— А за что вы ратуете? — спросил Мун.

Девятый граф повернул голову и склонил ее так надменно, что мозг Муна просигналил «аристократ», и он понял, что это, возможно, первый прямой вопрос, который он задал графу о самом графе.

— За стиль, милый мальчик, — ответил девятый граф. — За стиль. Больше ничего не существует.

Джейн села.

— Дорогой, а что же вы можете пить в светло-голубом галстуке?

— Что-нибудь рыжеватое — быть может, желтое, возможно, темно-красное, — но уж никак не зеленое.

— Ну, цветов у нас много, так что спускайтесь вниз и смешайте тот, что вам по душе. И мне тоже смешайте. Я надену шелковый красно-черный костюм для катания на лодке.

— Джин, джин с тоником, водка, водка с тоником или чистый тоник. Красно-черный невозможно переплюнуть, а тягаться с ним вульгарно.

«Стиль?»

Мун сел на кровать и сгорбился, держа платок в одной руке и сигарету в другой, их ароматы легонько щекотали ему ноздри. Порезанная рука зудела, но кровь засохла. Свой платок он потерял неизвестно где.

«Все остальное существует. Реальность. Я ратую за реальность».

Это была совершенная неправда, он даже не знал, что это значит. Он ратовал за душевное спокойствие. За чистоту. За контроль, управление, порядок; за пропорциональность, превыше всего он ратовал за пропорциональность. Величины — объем и количество — должны быть пропорционально связаны с константой человеческого масштаба. Величины силы, пространства и предметов. Он напряг свой разум, подсознательно пытаясь перейти от абстрактного к конкретному, но наткнулся на нечто среднее, которым не смог пренебречь. Он мог только подпрыгивать по воле одного из многих неврозов — так чуть разболтавшееся в раме стекло в окне поезда тихонько дребезжит о сталь, пока Мун часами сидит рядом, сдерживаясь и ожидая, когда же оно разлетится вокруг него.

— Дорогой, поторопись, уже почти девять.

Мун увидел, что лорд Малквист и Воскресший Христос ушли.

— В чем дело?

— Я хочу раздеться, — сказала Джейн.

— Ну так валяй.

— Ты сказал, что нальешь мне ванну.

— Так в чем дело?

— Ни в чем.

— Давай я тебя раздену, — предложил он.

— Не глупи.

— Зубами.

— Какая необычная мысль!

— Держа руки за спиной, клянусь честью.

— Нет.

— Тогда ты раздень меня зубами.

— Что на тебя нашло?

— Я снедаем, — сказал Мун, — похотью.

— Ты отвратителен. Убирайся.

— Нет, — отказался Мун. — Я пришел заявить свои супружеские права. Я наконец пришел. Приготовься. — Он оскалил зубы.

Джейн взвизгнула и метнула в него пузырек духов, затем еще один, затем щетку для волос, пару пузырьков поменьше, несколько туфель и, наконец, золоченое зеркало восемнадцатого века, которое яростно разлетелось о его голову, словно стекло, вылетающее из окна поезда. Мун выдохнул, как будто все его тело было одним большим легким. Пружина распрямилась, пропорции восстановились. Он слепо покачивался в великом покое, рот открыт, ноги исчезли. Он понял, что именно положит миру конец.

Воскресший Христос ждал его в коридоре.

— Ваша честь.

Левая бровь Муна была влажной на ощупь. Когда он провел по ней тыльной стороной руки, она окрасилась кровью из пореза над глазом.

— Ваша честь, я вас чем-то подвел, а?

— Пожалуйста, не вини себя… Я хочу невозможного.

— Не на того напоролись? — спросил Воскресший Христос.

Мун изучил его лицо в поисках какого-нибудь пророческого намека, но грубые черты невинно выглядывали из волосяных зарослей.

— Думаю, да.

Он было двинулся дальше, но Воскресший Христос ухватил его за рукав:

— Сэр, у вас лицо порезано.

— Ничего страшного.

— Я бы не стал подниматься наверх в таком виде.

— Не стоит об этом.

— Понимаете, я собирался предложить вам работу.

— Работу?

— Конечно, и вы будете записывать интересные вещи — я воскрес и пришел в город, — разве это не важно записать?

— Сейчас я полностью загружен.

— Вы сможете стать пятым евангелистом, это как пить дать.

— Извини, — сказал Мун.

— Ну как хотите. Многие почтут это за честь.