Мужество мальчишки - Елена Одинцова

и положил свою морду мне на колени, а потом грустно поднял на меня свои большие карие глаза. Он знал, что мне невероятно грустно, что внутри все разрывается на части. И даже если бы он мог говорить, то не стал бы этого делать. Он просто хотел разделить со мной мое отчаяние и мою грусть, чтобы облегчить мою душу. Я больше не стал перезванивать. Но продолжал ждать звонка. На улице стемнело, воздух стал более прозрачным и холодным, я лег на лавочку на спину и смотрел на небо. Я знал, что уже мне не перезвонят. Где-то там высоко хаотично сверкали звезды, цвета на небе смешивались от более темно-фиолетового к синеватому. Вот звезды, вот небо, вот луна — они так высоко, занимаются делами вселенского масштаба, а наши маленькие души на земле копошатся каждая в своем мире, и для них — высоких планетарных тел — это все кажется чем-то смешным, мелочным и не имеет никакого значения.

— Прощай, Хагги, — вдруг вырвалось у меня само собой. Я закрыл глаза, и горячие слезы потекли по моим щекам, скатывались по шее и затекали куда-то дальше под футболку. Грудь ходила вверх-вниз, пытаясь хотя бы немного выровнять сбившиеся дыхание. Буч встал на лапы, начал тыкать носом мне в лицо, я обнял его за шею, прижав к себе черную морду как можно ближе. Время остановилось, бессмысленной оказалась вся эта гонка в попытках найти человека, забравшего Хагги, бессмысленной оказалась и вся идея по его спасению.

13 глава. Возвращение

Я проснулся в своей комнате, до звонка будильника оставалось 5 минут. Мой организм, видимо, уже сам натренировался вставать в определенное время, даже будильник был не нужен, но по привычке и на всякий случай я его заводил каждый день. Вчера вечером за мной приходила Раиса Николаевна, чтобы забрать ночевать к себе домой, но я отказался. Первый раз за все эти дни без дедушки я решил ночевать дома. Мне не хотелось никуда идти, ни с кем разговаривать, что-то объяснять, и чтобы меня утешали. Я отключил будильник, пошел умываться и чистить зубы. Кушать мне не хотелось, поэтому первым делом я решил пойти во двор, чтобы сделать там все необходимые задачи. Подошел у Ажуре, погладил ее по шее. Она меня принимала за своего, послушно давала себя доить, а я в благодарность за удачную дойку в конце всегда чесал ей шею и гладил по ее морде в крапинку. Нужно было всем наполнить кормушки и поильники, натаскать воды. Всем! Уже и не осталось-то никого — Ажура, да куры с петухами. Но не смотря на это птичник и сарай нужно было чистить регулярно. Я взялся за дело. Сегодня утро было какое-то прохладное. Я натянул на футболку фланелевую рубашку и взял в руки большую, с длинным основанием тяпку. Ей было удобнее всего чистить навоз и помет. В голове у меня проносился мысленный диалог «— Может быть попросить Петра съездить на ярмарку, поискать того человека?» «…..А что толку?» «……А вдруг он не всех махом пустил на продажу!» «…….А если всех? Ты бы хотел увидеть в этом случае на прилавке разделанного на мясо Хагги?» «…….Нет, конечно, я этого не выдержу. А может быть он жив, а ты здесь сараи чистишь?»

Я не знал, как мне поступить. Наверное, хватит себя обнадеживать, пора бы уже просто смириться, довести до конца данное дедушке обещание и уехать домой. Дааа, лето у меня получилось просто великолепное, а в сочинении о лете даже и написать будет нечего. Хотя почему нечего? Чистил сараи, доил корову, довел дедушку до сердечного приступа. «Вот, Лёнька, вот молодец!» — будет стоя аплодировать мне весь класс! Пока я в раздумьях вычищал все до мелочей, солнце уже поднялось, лучи стали пригревать спину, мне стало жарко, я снял рубашку. Тут я услышал лай Буча и пошел посмотреть, на кого он так заливается. Около двора остановилась машина такси, из которой вышел мой дедушка. Я зашагал скорее в его сторону, но в калитку он вошел быстрее, чем я успел ее отворить. Он в лучах солнца светился словно в огне, такой широкой улыбки я не видел на его лице никогда в жизни, даже когда бабушка была жива. Солнце так ослепляло, что я сначала даже не понял, что находится в его руках. И тут я прищурился, а дедушка вытянул руки вперед мне навстречу, а в них сидел черненький с блестяще-изумрудным отливом мой родной Хагги. Он вытянул свою шею выше, увидев меня, задирая клювик к небу и все повторял:

— Кря, кря, кря….

— Дедушка! — закричал я. Подбежал к нему, взял моего утенка и обнял птицу. Мы с ним расстались всего на один день, а я уже придумал, что навсегда. И ко мне в голову пришла такая мысль — «Всё, что нам кажется уже случившимся иногда не более, чем наша выдумка, иллюзия, которую мы сами создали в своей голове. Но что самое ужасное — эта выдумка может нас сводить с ума на столько, на сколько сильно мы верим в свои собственные иллюзии.»

Хагги стал жить в птичнике с курами, он был невероятно красивым. Каждый, кто приходил к нам непременно хотел взглянуть на него. Те, кто не был знаком с породой уток Каюга поражался внешнему виду, ведь на солнце темные перья переливались самыми разными оттенками — от изумрудного до густого фиолетового, а блеск перьев был на столько ярким, словно они были намазаны маслом с мельчайшими отражающими частицами.

Дедушку положили в больницу в понедельник, а операцию назначили на вторник. Мама ко дню операции приехала в село на автобусе, она хотела быть рядом в тот момент, когда его будут оперировать, и было очень заметно, что она нервничает. Медсестра, что проводила подготовительные процедуры, была в хорошем расположении духа и всячески ее подбадривала.

— Не переживайте вы так, — говорила она. — Все будет хорошо, ваш папа в очень надежных руках. Григорий Васильевич замечательный кардиохирург.

— Почему тогда он со своими талантами практикует не в большом городе, а в маленьком райцентре? — скептически сказала мама, теребя в руках носовой платок.

— А по вашему мнению талант измеряется местом проживания? Чем дальше от города, тем хуже врач? Ерунда какая! В городе столько шума, суеты, все строится на взятках и зависти, а у нас здесь спокойно, воздух какой! Да что там воздух? Люди какие замечательные! Практикуй и практикуй, для этого и время есть и