Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий - Лариса Андреевна Черкашина

с семейством брата Григория Пушкина. И, верно, там, в старинной усадьбе, она впервые встретила племянника Григория (в декабре того тревожного года ему должно было сравняться четыре), и симпатичный малыш не мог не запомниться ей.

А спустя ровно двадцать лет, в 1937-м, она вдруг увидела фотографию уже возмужавшего племянника, воина. В непривычной для неё будёновке, да ещё с… красной звездой. И это-то – потомок древних боярских и дворянских родов! Как разительно переменилась вся жизнь!

Жила ли Елена Александровна тогда у богатых английских родственников в замке Лутон Ху, или врождённая гордость не позволила ей воспользоваться их гостеприимством? Неведомо. Но владелицу замка, леди Зию, внучка поэта по праву родства именовала кузиной.

Да, ей довелось увидеть Лондон, о котором давным-давно грезил её великий дед. «Помнишь ли ты, житель свободной Англии, что есть на свете Псковская губерния?» – вопрошал поэт счастливца-друга из своего сельца Михайловское.

Сколь много упоминаний о Лондоне на страницах пушкинских рукописей!

Воображаю… Лондон…

Но Лондон ждал тебя…

Но Лондон звал твоё внимание…

Это ещё одна европейская столица, куда уносился в мечтах «невыездной» Пушкин! Не случайно его герой Евгений Онегин, только-только увидевший свет, почти англичанин, «как dandy лондонской одет». Он во всём изысканен и следует незыблемым постулатам дендизма. Да и сам Александр Сергеевич не отвергал для себя безупречную английскую моду!

…В феврале 1937-го британская столица чествовала память Пушкина: в юбилейных празднествах деятельное участие приняли правнучки поэта, сёстры леди Зия Уэрнер и маркиза Нада Милфорд-Хейвен. Думается, и Елена Александровна, как самая близкая по родству к поэту в Великобритании, непременно была на тех торжествах.

А в столице Франции дни памяти Пушкина прошли с небывалым размахом. И как созвучен настроению, царившему тогда среди русских эмигрантов, возглас одного из них: «И только теперь, в далёкой разлуке, до конца стало понятным то чувство невозвратной потери, которое возникает при словах: Россия, Пушкин!»

Отозвался на печально-трагический юбилей Иван Бунин: «Страшные дни, страшная годовщина – одно из самых скорбных событий во всей истории России, той России, что дала Его».

Но чувства, владевшие тогда всеми русскими, точно и образно, как некую математическую аксиому, вывел поэт и религиозный мыслитель Дмитрий Мережковский: «Что Пушкин для нас? Великий писатель? Нет, больше: одно из величайших явлений русского духа. И еще больше: непреложное свидетельство о бытии России. Если он есть, есть и она. И сколько бы не уверяли, что её уже нет, потому что самое имя Россия стёрто с лица земли, нам стоит только вспомнить Пушкина, чтобы убедиться, что Россия была, есть и будет».

Так что парижская выставка, посвящённая столетию гибели поэта, обрела величайший духовный смысл для русских изгнанников. И, как ни странно, дарила надежду вновь обрести потерянную ими родину.

От печальных чуждых стран,

В край родной на север с юга…

Как самых желанных и почётных гостей Серж Лифарь встречал из Брюсселя Николая Пушкина, брата Елены, и её родного племянника Александра. Среди множества памятных фотографий, сделанных в те дни, одна весьма необычна: на ней – Серж Лифарь с правнуком поэта и его тёзкой Александром Пушкиным в окружении «муз» – балерин Гранд-Опера; в центре живописной группы – беломраморный бюст самого поэта.

«Живу в Ницце»

В конце тридцатых Елена Александровна вместе с дочерью перебралась из Парижа на Лазурный Берег, в Ниццу. Светлана подросла, превратилась в хорошенькую барышню и покинула мать: устроилась работать в парижскую кондитерскую.

Иван Бунин:

«Девочка давно выросла, осталась в Париже, стала совсем француженкой, очень миленькой и совершенно равнодушной ко мне, служила в шоколадном магазине возле Мадлэн, холёными ручками с серебряными ноготками завёртывала коробки в атласную бумагу и завязывала их золотыми шнурочками; а я жила и всё ещё живу в Ницце чем Бог пошлет…»

Верно, Светлана навсегда перечеркнула русское прошлое своей семьи, решив для себя стать «настоящей француженкой».

Отношения с дочерью явно не сложились: равнодушие – вот верное слово, что объясняет томительный домашний разлад. Елена Александровна, как мать, верно, осуждала легкомысленность своей Светланы. И прежде всего быстротечный роман дочери, следствием коего стало рождение младенца Александра.

Семнадцатилетняя барышня явно была не готова к материнству и, отдав маленького сына в один из детских приютов под Парижем, умчалась в безвестную даль на поиски счастья. Буквально упорхнула из жизни несчастной матери, из жизни осиротевшего сына: более никто и ничего о ней слышал.

Ранее, в 1937-м, Светлана Александровна не без гордости могла созерцать фотоснимок дочери в юбилейном номере «Иллюстрированной России». На странице с надписью «Дети и внуки поэта» красовались фотографии её отца, генерала Пушкина, в полный рост, в парадном мундире, с именной саблей на боку, дядюшки Григория Пушкина, бывшего свидетелем на венчании её родителей в Лопасне, племянника Григория, красноармейца в островерхой будёновке, и дочери. Под снимком миловидной девочки-подростка, в костюме эльзаской крестьянки, с цветочным венчиком на головке, подпись: «Светлана, правнучка поэта».

Верно, это единственная известная её фотография! Достоверное свидетельство бытия неведомой правнучки поэта, покрытое такой же завесой тайны, как и неведомый дневник её прадеда. Такие вот открытия случаются, стоит лишь полистать страницы старых забытых журналов!

Ну а Елена Александровна не оставляла попыток выжить в одиночку в солнечной и безмятежной, но такой чужой и равнодушной Ницце, занимаясь мелким комиссионерством: торговлей, перепродажей старых вещей. Какое-то время ей это удавалось.

Одна из старых русских эмигранток, жительница Ниццы, вспоминала: «Такая плотная большеголовая дама лет за сорок. Ходила в коричневом картузе и немецких солдатских ботинках на толстой подошве. Бедствовала ужасно. Говорят, чуть однажды руки на себя чуть не наложила. Как-то её видели у бара, где поджидают своих клиентов продажные женщины».

Иван Бунин (в центре) с женой и друзьями на вилле в Грассе.

Конец 1930-х – начало 1940-х гг.

Не хотелось бы верить последнему замечанию, мемуары безымянной эмигрантки явно грешат некоей предвзятостью.

И вот среди похожих безрадостных дней судьба преподносит Елене Александровне одно из последних утешений – она знакомится с Иваном Буниным. Писатель живёт неподалёку от Ниццы, в Грассе, живописном городке, приютившемся в Приморских Альпах, откуда открывается чудный вид на безбрежную морскую даль.

Дневник из Грасса

В один из летних дней 1940-го (в Европе уже вовсю полыхает Вторая мировая!) в Ницце, безмятежной и далёкой от ужасов войны, Иван Бунин повстречал Елену Александровну и пометил в дневнике (запись от 6 июня):