Лупетта - Павел Вадимов

— Ты знаешь, Паш, не надо. Я на секундочку подошла, не ожидала тебя увидеть. Дело в том, что у меня... у меня здесь... встреча, ну, ты понимаешь?

Заливается краской... так же, как раньше. Только нос не краснеет, оставаясь белой вороной на пунцовом лице. Даже удивительно. Интересно, перед операцией ее предупреждали об этой аномалии? «И последний пункт. Пациент не имеет возражений против того, что его новый нос не будет краснеть ни от смущения, ни от алкоголя. Дата, подпись».

— Да все в порядке, на самом деле мне уже давно пора идти, я и так тут засиделся. Рад был тебя увидеть, Инга...

— Тебе и вправду надо уходить? — В ее голосе послышалась благодарность. — Ну, тогда счастливо. Я тоже... я тоже была рада тебя увидеть. Знаешь, ты выглядишь по-другому, глаза другие. Я никогда не думала, что у тебя так изменятся глаза.

— Ну и что случилось с моими глазами? — улыбнулся я.

— Я вижу в них любовь... Любовь... и боль.

Пожалуй, она чересчур умная девушка, думал я, выходя из кафе. В дверях я чуть не столкнулся с интересной брюнеткой в красном кожаном пиджаке. Настолько интересной, что даже решил обернуться, чтобы разглядеть ее повнимательнее. Чтобы заметить, как она поспешит к Инге и они обменяются поцелуями. Чтобы понять, что вижу не подружек, а любовниц... «У меня давно не было мужчины». «У тебя такие красивые руки, как у женщины». И кого здесь оставили с носом?

* * *

— Ты не мог бы вынести мою утку, она уже переполнилась, а сестричка все не идет? — виновато улыбнулся Виталик.

— Не вопрос. Конечно вынесу, давай.

У меня был перерыв между курсами химиотерапии, но домой не отпускали, поскольку кровь никак не могла восстановиться. Ходячие больные разбрелись на выходные по домам, и в это воскресенье кроме меня с Виталиком здесь никого не осталось.

Я всегда ненавидел разговоры на тему «кто от чего помирает», которые постоянно велись в палате. Отгородившись наушниками плеера от внешнего мира, я защищал себя от дурацких вопросов, всем своим видом показывая, что не намерен вступать в маленькое общество анонимных полутрупов. Но когда в палате остались мы вдвоем, мне почему-то стало неудобно делать вид, что я не замечаю его присутствия, так что поневоле пришлось выслушивать очередную исповедь бегущего от смерти.

Все началось в конце апреля 1986 года, когда Виталика, служившего тогда командиром вертолетного отряда гражданской авиации, подняли с постели, чтобы отправить в срочную командировку куда-то под Киев. Все подробности летчики узнали уже на месте, но отказываться было поздно — приказ есть приказ. Тем более что об истинных масштабах грозившей им опасности никто из ликвидаторов не подозревал. Они совершили несколько десятков вылетов, сбрасывая на взорвавшийся реактор сотни килограммов свинца, доломита, бора и прочего «мусора», заработав при этом щедрые командировочные и не менее щедрые дозы облучения.

Несколько лет после Чернобыля Виталик продержался как ни в чем ни бывало, а потом все же накрыло. Без всяких интродукций. В один прекрасный день он чихнул и потерял сознание. Впал в кому. Рентген показал, что в носоглотке завелся какой-то инфильтрат, врачи заподозрили запущенный гайморит. Из комы его через несколько дней вывели («Я всю кому пролетал, как придурок, на своем вертолете»), «гайморит» вылечили и отправили поправляться домой. Радовался Виталик недолго, спустя месяц что-то защемило слева в груди, хотя на сердце он никогда раньше не жаловался. И снова — в больницу, но на этот раз диагноз был совсем неутешительный: требовалась срочная операция по установке искусственного трехстворчатого клапана, иначе через считанные недели сердце могло перестать биться. «Что за херня? — удивлялся Виталик. — У меня же со здоровьем всегда все было ништяк. А тут одно за другим посыпалось!» О своей краткосрочной командировке он тогда даже не вспомнил, sancta simlpicitas. По знакомству удалось попасть без очереди к знаменитому московскому кардиохирургу, на операцию к которому записываются чуть ли не за десять лет. Он успешно вшил Виталику клапан, а перед выпиской из больницы посоветовал сделать анализ крови на иммунологию, чтобы исключить самые зловещие подозрения, и постучал костяшками пальцев по столу. Ламинатное покрытие столешницы в кабинете кардиохирурга не смогло заменить собой дерево, и вместо результата анализа Виталик получил приговор — саркома. Требовалась жесткая химиотерапия и пересадка костного мозга, но несмотря на то, что каждый упущенный день уменьшал шансы на спасение, с лечением нужно было повременить, поскольку сердце еще не совсем привыкло к клапану. Тут только Виталик и вспомнил о Чернобыле, стал вызванивать по разным городам своих напарников по злосчастной командировке, но оказалось, что никого уже нет в живых. Сдаваться не хотелось. Превозмогая боль, он каждый день выходил на улицу, чтобы «разгулять» сердце. Виталик улыбался сквозь слезы первым распустившимся почкам, каждой щебечущей птахе, гавкающей псинке и мурлыкающему котейке. Раздражали его только симпатичные девчонки на высоких каблуках, спешащие на свидания в соседний сквер. Раздражали вовсе даже не тем, что олицетворяли собой радости жизни, которые были теперь Виталику недоступны. Проблема заключалась в другом: распиленная во время операции грудина срасталась очень медленно, и лишившееся привычной защиты сердце неадекватно реагировало на любой ритмический шум извне, вступая с ним в резонанс. Под звонкий перестук каблучков по асфальту сердечная мышца начинала сокращаться особенно бойко, заставляя пластиковый клапан трудиться с большими перегрузками. Так что едва завидев барышню на каблучках, Виталик спешил укрыться в ближайшем подъезде, чтобы исключить вероятность смертельного резонанса.

Через несколько месяцев после трансплантации Виталик отлеживался у нас на очередной химии, чтобы отвоевать у своей хохляцкой Кали Ма еще одну отсрочку. Меня даже не восхищали, а умиляли его жажда жизни, отказ от сетований на судьбу и желание бороться до конца. Про таких, наверное, и пишут повести о настоящих человечках. Хорошо, когда все расставлено по своим местам: вчера — Чернобыль, завтра — смерть, а сегодня — борьба. И никаких двусмысленностей. А где же искать мой Чернобыль, мой развороченный реактор? Только давайте обойдемся без банальностей. Все равно не поверю.

* * *

Инга-Инга... Так вот вы какие, северные олени... Интересно, что скажет сейчас мой маленький демон? Наверняка раскрутит эту историю на полную катушку: «Вы только посмотрите на эту сладкую парочку, мон шер ами. Какая розовая идиллия... Кстати, кстати, кстати... Ты даже не представляешь, что мне сейчас в голову пришло, дорогуша! А что если секрет нашей сомнительной популярности у девушек кроется в том, что на нас западают только явные или тайные лесбиянки, в лучшем случае — «би». Ведь признайся, мил человек, мы совсем-совсем не мачо. Да, кстати, почему только раньше мы не удивлялись тому, как на нас заглядываются геи, а, противный? Давай-ка примерим голубые очки и попытаемся объективно оценить себя со стороны. Посмотрим, как мы разговариваем, как манерно жестикулируем, как смеемся, как поднимаем левую бровь... Извиняйте, конечно, но перед нами портрет классического педика. Вспомни, милашка, когда к нам подходили в ночных клубах импозантные мальчики с предложением познакомиться, мы всегда поспешно ретировались, возмущаясь, как они могли такое о нас подумать! Но при этом никогда не задавали себе вопрос, что сами, да-да, сами всегда давали повод, чтобы зачислить нас в ряды сторонников сократовской любви. Так может, сладкий мой, мы с тобой латентные гомосексуалисты?»