Цветок в пыли. Месть и закон - Владимир Яцкевич

Няня ничего не говорила Мине об этих разговорах. Возвращаясь домой, Гангу находила там идеальный порядок. За день девушка успевала все убрать в доме, вычистить коврики и перемыть посуду, и, когда приходила няня, дом сиял чистотой.

— Милая моя девочка, — говорила растроганная Гангу. — Ты все хлопочешь по дому, а ведь тебе уже надо было бы поберечься.

— Мне не трудно, няня.

Оно старалась хоть чем-то отблагодарить старую женщину за доброту и ласку.

Между ними, несмотря на бедность, царили любовь и согласие, они заботились друг о друге. И только тогда девушка менялась в лице, когда няня спрашивала ее:

— А как чувствует себя наш маленький? Он уже дает знать о своем существовании?

Мина страдала в эти минуты. Ребенок, который должен был вскоре появиться на свет, не радовал ее. Он, нежеланный, должен был прийти в этот мир, чтобы жить в нищете и среди насмешек, которыми его будут осыпать окружающие, ведь у него нет отца, он рожден вне брака, а значит — достоин презрения.

— Дочка! — говорила няня. — Ты слышишь меня? Я спрашиваю, как себя чувствует наш малыш?

А она отвечала:

— Лучше бы он не родился! Я хочу, чтобы он родился мертвым! — Она надеялась, что Всевышний услышит ее молитвы и сделает так.

— Что ты говоришь! — качала головой няня Гангу. — Ведь он не виноват, что все получилось именно так. Маленький человек, еще не появившийся на свет, не может быть виновен, — и обнимала ее, страдая вместе с ней.

Она выросла на няниных руках, Гангу заменяла ей мать и отца. И сейчас сердце старой женщины не выдерживало вида тех страданий, которые выпали на долю бедняжки.

Иногда няне казалось, что нужно лишь разыскать отца будущего ребенка, и тогда, возможно, все образуется. Оставалось только узнать, где живет этот человек. Няня несколько раз заводила осторожный разговор, пытаясь выведать адрес, но девушка при этих разговорах замыкалась, и из нее нельзя было вытянуть ни слова.

— Я поговорю с ним, — предлагала няня. — Может быть, он послушает, старую женщину. Сердце его дрогнет, когда он узнает о ребенке, и тогда…

— Нет, няня, нет, — отвечала Мина и печально качала головой.

— Но почему?

— Не надо ничего этого, вот и все.

— Почему? — снова спрашивала няня. — Я скажу ему о ребенке…

— Он знает.

Эта новость для старой няни была, как удар молнии.

— Он знает? — возмущенно удивилась она, еще не веря.

Мина молча кивнула.

— Какой негодяй!

Няня испытала настоящее потрясение. Она лишилась последней надежды на то, что ее любимая девочка когда-нибудь будет счастлива.

Мине уже трудно было ходить, и она отдыхала, лежа на кушетке в прохладной хижине. Няня старалась возвращаться домой пораньше, входила в хижину, прижимая к груди пару лепешек, а Мина встречала ее слабой улыбкой.

— Ну вот и хорошо, — говорила Гангу.

— Что хорошо, няня?

— Что ты еще не родила. Я не хочу, чтобы ты это делала, когда меня не будет дома. Ты уж дождись меня, ладно? Вместе нам будет веселее.

— Хорошо, няня, — обещала Мина, тронутая до глубины души добротой и участием старой женщины.

И вздыхала тайком: ее жизнь так трудна, а жизнь ее ребенка будет еще труднее.

Мина старалась лишний раз не выходить из дома. Она стыдилась взглядов окружающих, ей всюду виделся укор. Она ошибалась, конечно. Никто ведь не знал всего, что с ней произошло, видели лишь, что у девушки беда и она несчастна, и потому жалели, и эти жалостливые взгляды Мина принимала за осуждение.

— Тебе нужно больше бывать на свежем воздухе, — говорила няня. — Почему ты все время сидишь дома?

— Я хочу, чтобы к твоему приходу все было прибрано.

— Ах, девочка моя, — говорила няня с доброй улыбкой. — Благодаря тебе дом и так сверкает чистотой. Чего же еще желать?

Вскоре ей стало тяжело работать по дому так, как прежде, все давалось ей с трудом, но она не отступала, стараясь хоть чем-то отблагодарить старую женщину за ее доброту.

Когда Гангу возвращалась домой, Мина старалась выглядеть веселой, а в отсутствие няни и в бессонные ночи тяжелые думы изводили ее, много слез выплакала она, жалея и себя, и своего еще не родившегося ребенка. Временами, впадая в отчаяние, она просила судьбу, чтобы ребенок родился мертвым. Она не была жестокой, но ее измучили долгие переживания, и еще она знала, что ребенку, если он родится, уготована тяжелая судьба. С раннего детства словно кто-то жестокий поставит на нем клеймо: «незаконнорожденный», и это клеймо несчастный человек пронесет через всю свою горькую, многотрудную жизнь. Он не сможет играть с другими детьми, его будут изгонять из компаний, в школе над ним будут смеяться и отказываться сидеть с ним за одной партой. А когда он вырастет, прочерк в метрике, где обычно записывают имя отца, закроет ему все пути, кроме самых низких и не почитаемых людьми.

Мина поглаживала свой живот и приговаривала:

— Ты прости меня, ведь я не желаю тебе зла. Я не знаю, что ты такое — плод любви или плод греха. Ты не виноват ни в чем, но как мне жить? Как смотреть людям в глаза? Что сказать им, когда они узнают правду?

Но кто мог ответить на эти вопросы?.. Не могла и добрая няня Гангу. Мина старалась не огорчать лишний раз старую женщину, потому что видела, что та и без того очень близко к сердцу принимает ее горе.

— Вот увидишь, — приговаривала няня, — все будет хорошо.

Мина ничего не могла возразить на это. Она уже не верила, что когда-нибудь будет счастлива. А няня продолжала хлопотать вокруг нее, будто ничего не случилось.

Однажды Гангу пришла домой со свертком.

— Посмотри-ка, что я принесла, — сказала она, сияя от радости.

— Что там?

— Смотри, дочка.

Няня развернула сверток, в котором лежали детские пеленки.

— Это для нашего малыша, — сказала она с гордостью. — Они чудесные, правда?

— Откуда они? — спросила удивленная Мина. Она знала, что денег у Гангу нет, их едва хватало на скудную еду.

— От людей подарок, — ответила няня. — Не перевелись еще добрые люди.

На самом деле она продала некоторые свои вещи, те, что еще не были сильно поношены и за которые можно было получить хоть несколько рупий. И ни при каких условиях Гангу не сказала бы Мине правду. Она делала это, движимая своим добрым любящим сердцем. Деньги были нужны и на продукты, и Гангу уже распродала почти все, что можно было снести к старьевщику, но не жалела об этом.

«Милая девочка, — с нежностью и состраданием думала старая няня. — Сколько ей пришлось пережить, и сколько трудностей ее ждет впереди».