Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья - Михаил Крикуненко

Я делаю Гусю знак, чтобы тот приготовился включить камеру.

Но неожиданно группа снимается и бесшумно выдвигается в направлении блокпоста. Степан решил не атаковать? Наверное, нас пожалел — думается мне. Если честно, испытываю огромное облегчение. Появилась надежда благополучно выбраться из этого проклятого места. Идти обратно оказалось легче и быстрее. Когда до блокпоста остается метров сто пятьдесят, Степан связывается с кем-то по рации. Потом подходит к нам с Гусем, вполголоса поясняя свое решение:

— «Духов» там человек пятнадцать было. И это только те, кого мои насчитали. Это странно, обычно посты обстреливают маленькими группами, по два-три человека. Значит, уроды что-то затеяли. Вступать с ними в ближний бой было глупо. Неизвестно, сколько их там еще по подвалам сидит. Да и не видно ни хрена, друг друга могли положить. Я дал наводку минометчикам, они сейчас по координатам отработают.

…Внутри блокпоста тесно, накурено и шумно. Сквозь гомон «контрабасов» слышно, как в руинах, где мы были минут десять назад, рвутся мины.

Режется хлеб, льется по пластиковым стаканам водка, ножи вонзаются в жесть консервных банок. Закуска выкладывается на длинный деревянный стол, на котором вырезаны названия городов и имена тех, кому доводилось здесь сидеть. Колян из Владимира, Жека из Питера, Артем из Нижнего Новгорода, Денис из Москвы, Славон из Новосибирска…

Собравшиеся — бойцы блокпоста и разведчики Степана — возбуждены после перестрелки с боевиками и похода в руины. Мощный выброс адреналина, который все испытали, газировкой будоражит кровь, и теперь все разговаривают громко, как стая крикливых птиц. Голоса стали трескучие и ломкие, как тонкий лед на морозе, а движения — резкие и чуть суетливые. Скоро адреналин в крови станет разрушаться и на смену возбуждению придут вялость в мышцах и апатия. Ничего не поделаешь, химия человеческой природы. Затем волной накроет депрессия, которую можно попытаться ненадолго вылечить водкой. Главное — не переборщить. Разведчики рады, что можно немного отдохнуть, перекусить, что не ввязались в бесполезный бой на центральном рынке. Могли бы кого-то потерять. Жизнь землянина и так хрупка, а смерть внезапна. А на войне — и подавно. Наверняка каждый, кто вернулся сейчас из руин, думает, что мог бы и не сидеть уже в этом жарко натопленном месте. Не ожидать своей порции тушенки и водки, а остывать на броне «Боревара» или «Кондора», завернутый в брезент. И то, если бы своим удалось притащить сюда тело. А то еще хуже — «духи» бы над останками поглумились. Или собаки сожрали бы. Думаю об этом и я, вспоминая слова Степана перед выездом: «Если что, я тебя назад не повезу, а прикопаю на помойке…»

Присутствие разведки, в свою очередь, ободряет бойцов блокпоста. С разведкой не так страшно — лихие ребята. Не боятся ночью по Грозному разъезжать на своих «коробочках».

— Всё, сегодня «духи» не сунутся больше, — облегченно выдыхая, говорит один из контрактников, поднимая вверх указательный палец и поворачивая правое ухо в сторону руин, словно настраивая слух на сладкую музыку минометных разрывов. — Слышите? Артиллерия пайку отрабатывает! Правильно все, а то задолбали совсем, суки! Моду взяли — несколько раз в сутки долбить по нам. Без прикрытия уже и поссать не сходишь!

Выпили по одной. И сразу по второй, как водится. Трещит поленьями буржуйка. Горячими толчками спирт гонит кровь по венам, достигает мозга, сокращая в нем кислород. И уже не такой страшной кажется война. И черные дома. И чертово колесо, и трупы в парке рядом с кладбищем, и само кладбище с пиками, и человеческие кишки на полу в руинах. И то, что весельчак Зула, успевший таки отрезать уши у убитых боевиков, теперь размахивает над столом окровавленным пластиковым пакетом, демонстрируя трофеи и белоснежно улыбаясь. Кажется, мы все сейчас где-то на дне Ада. Но сам Ад и сама смерть землянам кажутся менее страшными, когда они выпивают. Может, для того они и придумали алкоголь, чтобы хоть на время изменять свою личность, вырываться из цепких лап сознания, забывать об инстинкте самосохранения и не видеть, что творят с себе подобными.

— Погода, — кричит захмелевшим голосом куда-то в туман сигаретного дыма Димка Карасев, который отличился сегодня точными выстрелами из гранатомета. — Давай, скажи за Жирика!

И Погода, весельчак и балагур, говорит голосом Жириновского:

— Вы думаете, эти контрактники — нормальные солдаты? Это банда алкоголиков, ублюдков и тунеядцев! Дебилы! Негодяи! Всё, я сказал! — постовые гогочут. Рыдает разведка. Ржем мы с Гусем. Жирик получается у Погоды идеально, не отличишь! Ему бы пародистом быть!

— Подонки! Они пропьют все бэтээры, все автоматы, танки и самолеты, эти уроды! Кого вы отправили на Кавказ защищать родину? Этих наркоманов? — продолжает под общий хохот свое выступление Санька.

Минометный обстрел стих, и теперь наверняка далеко над руинами разносится наш безумный смех из одиноко стоящего посреди пустой площади блокпоста, на месте бывшего обкома КПСС, бывшей площади Ленина, бывшего города. Все здесь бывшее…

«Ночные призраки» в городе-призраке», — пришел мне в голову каламбур.

Почему-то вспомнилось, как Погода высказывался про девушек. Он считает их очень кровожадными и жестокими существами. Когда Сашка приезжает в отпуск, некоторые недалекие девушки, узнав, что он воюет в Чечне, часто спрашивают его, сколько человек он убил. Для Погоды это интимный вопрос. Личный. Поэтому отвечает он всегда тоже вопросом: «А сколько у тебя мужиков было?»

Я захотел в туалет и направился к выходу.

— Стой! — бросается за мной старлей, командир поста. — В сортир на улицу не ходить, по нему снайперы «духов» работают. Уже двоих так потеряли. Хуже смерти не придумаешь, чем в сортире. Ночью вообще в него не ходим. Днем-то, чтобы один погадил по-человечески, трое должны прикрывать.

Приоткрыв дверь, смотрю на силуэт деревянного туалета, притулившегося к бетонным блокам. Даже в темноте видно, что он похож на дуршлаг или на изъеденное термитами дерево, которое вот-вот рухнет.

— Вон ведро, дуй в него, — показывает старлей.

Минут через тридцать разговоры стихли. Все сидят, уставившись кто в стакан, кто в изрезанный географией российских городов стол. Апатия, пришедшая на смену возбуждению после короткого боя, накрыла удушливой, прокуренной волной тесное помещение блокпоста. Понемногу все стали трезветь, возвращаясь в реальность после краткосрочного отпуска в беззаботный параллельный мир, пропуском в который обычно служит водка.

Разведка засобиралась на базу. Постовые загрустили как хозяева, которым не хочется отпускать желанных гостей. За бетонными блоками взревели «Боревар» с «Кондором».

* * *

Вот бывало в студенчестве: хочешь купить новые ботинки. Мечтаешь о них. Купил — нравятся, радуют. Нюхаешь новую кожу, гладишь. А поносил немного — жмут. Ноги в кровь стирают. Также и с девушками. Девушки, конечно, не ботинки, но принцип тот же. Я вдруг понял, что наши с Настей отношения, легкие и беспроблемные, со временем будут жать, как обувь, которая никогда не притрется к ногам. Всегда будут кровавые волдыри. Прорвавшись, они принесут временное облегчение, но стоит снова надеть ботинки, станет еще больнее. Мы с Настей очень разные и живем в параллельных мирах. Ведь интересно нам было только в постели, а после ду́ша мы снова превращались в инопланетян, говорящих на разных языках. За прошедшие неполные две недели я звонил ей всего пару раз. Это были разговоры ни о чем. О погоде, шмотках, которые она купила или собирается купить. О том, куда сходила, что поел ее йоркшир, чем погадил и что нового случилось в жизни знаменитостей. Надо сказать, о своем муже-банкире она всегда говорит гораздо меньше, чем о йоркшире Тони. Точнее, о муже она вообще никогда не говорит. Ни плохо, ни хорошо, как о покойнике. Его как будто и нет вообще. Настя относится к нему со спокойным уважением, как к железному станку, печатающему деньги.