XX век как жизнь. Воспоминания - Александр Бовин

Коснулись и газетных дел.

Кожокин хвалил Кондрашова (я попросил поднять ему зарплату), ругал Лациса (я попросил проявить терпение), спрашивал о Мурзине и Иллеше (не записал свою реакцию).

Видимо, Кожокин жаловался на «непослушание». Потому что дальше идет запись: «пусть непослушные, но талантливые». И еще: «если „Известия“ сохранятся как интеллигентная газета, это будет работать на имидж ОНЭКСИМ-банка».

После этого разговора и до прихода Кожокина в «Известия» мы встречались несколько раз. Обычно обедали и беседовали. Спорили. В основном — о газете. Я видел, что ему нужна другая газета. Газета не как фактор культуры, а как фактор бизнеса. Газета, не поглощающая деньги, а дающая деньги. И люди, которые могли бы делать именно такую газету.

«Захарько не тянет!» — утверждал Кожокин. Я соглашался. Но почему? Потому что вы дергаете его своими «советами», окружаете своими людьми, требуете под крышей «Известий» выпускать совсем другую газету. Вы скажете — он не может. Да, но он и не хочет!

Последняя такая встреча состоялась в конце лета 1998 года. Кожокин спрашивал, как бы отнеслись в газете, если бы он занял кресло главного? Я ответил, что «за всю газету» говорить не могу. Думаю, что известинское ядро не было бы в восторге. Долго и, как мне казалось, убедительно объяснял Кожокину, почему ему не нужно переходить в «Известия». Но не убедил. В сентябре 1998 года он появился в «Известиях».

* * *

Но вернемся в год 1997-й. После «Презентации», как я и обещал, значительная часть моих материалов (в газете, а потом на телевидении и радио) была посвящена внутренним сюжетам.

Идеальные «мемуары» журналиста — это, наверное, сборник его работ с комментариями. Но я не буду столь снисходителен к себе и столь суров к читателям. Избираю другую методу: по каждому из выделенных сюжетов — иллюстрации из одной-двух статей и рассуждения. Возможно — отклики.

Один из таких сюжетов, — и к нему я возвращался неоднократно, — проблемы, связанные с религией, с положением и функциями церкви. Мне представлялось, что церковь настойчиво пытается выйти за отведенные ей в демократическом обществе рамки. Пример тому — стремление предотвратить демонстрацию по телевидению фильма Скорсезе «Последнее искушение Христа».

Авторы фильма стремились показать Христа человеком, который, преодолевая искушение жизнью, искушение сладостью бытия, сознательно делает выбор — идет на крест, на муки, на страдания ради людей. Если борьба с искушениями, то в фильме, естественно, присутствуют «греховные сцены», на которых и сосредоточила огонь церковь. Ибо сцены эти, утверждали цензоры от православия, безнравственны, они оскорбляют верующих.

Я довольно давно видел ленту Скорсезе. Не произвела впечатления. По сравнению с «Евангелием от Матфея» или «И. Х. — суперстар» даже скучновата. Потому что не для «улицы», для элиты. Грех? Постель? Что ж, каждый видит то, что он хочет видеть. Но тут надо упрекать не фильм, а самих себя.

Нравственность — штука тонкая. Каждый день нам показывают передачи, смысл которых — выиграть некоторую сумму денег, лучше — которая побольше. Какие эмоции! Какие страсти! А по-моему, всяческие поля, горы и реки чудес гораздо более разрушительны, губительны для нравственного здоровья, для духовного мира людей. Отучают думать (ежели бесплатно), отучают ценить добро, истину, красоту. Тут настоящая опасность. Поопаснее Скорсезе.

Я писал в «Известиях» (25.11.97), что спор шел не о фильме. Спор шел о месте и роли церкви в нашем обществе. В последние годы политические деятели активно контактируют с церковью. Недаром появилось ядовитое словцо «подсвечники» — это те бывшие партийные и советские руководители, которые теперь стоят со свечкой. Не будем обманываться, они (за редчайшими исключениями!) всуе поминают имя Господа. Ибо взыскуют вполне мирской, земной популярности. И коли, по понятным причинам, маятник общественного мнения качнулся в сторону религии, в эту же сторону устремились и политики.

По причинам еще более понятным руководство РПЦ стремится использовать создавшееся положение, чтобы упрочить свой авторитет, расширить сферу своего влияния, поправить финансы.

Что вполне естественно, и было бы странно, если бы церковь упустила момент.

Но дальше следует очень большое но. Религия — дело сугубо интимное, внутреннее. Добровольное. Хочешь — веришь, не хочешь — не веришь. И церковь не вправе вторгаться в мирскую жизнь, учреждать свою духовную цензуру. Разумеется, церковь может рекомендовать верующим не читать, допустим, такую-то книгу или не смотреть, допустим, такой-то фильм. Может высказывать свое мнение о том, как жить и во имя чего. Но следует категорически отвергнуть претензии церковных властей заменять рекомендации указаниями, навязыванием своих взглядов и представлений.

Все мы знаем: Богу Богово, кесарю кесарево. И не Богово это дело (и не кесарево, кстати) определять политику, «идеологию» телевидения. «Идеология» НТВ (ставка на дурной вкус) представляется мне, мягко говоря, спорной. Но бесспорно право НТВ, — как и любой другой нецерковной структуры, — сказать «нет» новоявленным цензорам.

Если вера в Бога помогает сносить тяготы жизни, сохранять надежду, врачевать душевные раны, пусть будет больше верующих. Но не воинствующих. Не митингующих, а молящихся. И не мешающих жить тем, кто не испытывает желания молиться и просить что-то у Бога.

В «Ежегоднике 1997», который мне подарил патриарх, на одной из страничек сказано: «Соблазны мира сильны не сами собою, но нашей произвольною слабостию». Надеюсь, Русская православная церковь — уважающая себя церковь в уважающем ее обществе — преодолеет соблазн, искушение вторгаться в мою жизнь.

* * *

Борис Абрамович Березовский. Настоящий олигарх. Я натерпелся из-за него еще в Израиле. Когда Ельцин назначил его заместителем секретаря Совета безопасности, у меня телефон раскалился: правда ли, что Березовский имеет израильское гражданство? Отвечал: не знаю. Действительно, не знал. Ведь израильтяне не согласовывают с российским посольством, кому давать гражданство. Не верили мне журналисты. Шумели. Обижались. А мне спрашивать у израильтян было как-то неловко. Они сами позвонили через несколько дней и сообщили, что ликвидировали израильский паспорт Березовского. Чтобы он мог честно сказать: у меня только российское гражданство.

И вот теперь Ельцин так же неожиданно и так же без всяких комментариев снимает Березовского. Пишу статью «Борис Березовский как зеркало русской демократии»[28] (11.11.97). Пишу, что мне неинтересны интриги, подслушивание под президентской дверью, слухи и сплетни. Жуя и пережевывая эти слухи и сплетни, мы, журналисты, сами отучаем и себя, и народ наш от серьезной политики, от демократической ответственности содеявших за содеянное, от гласности, открытости в деятельности власти. Мы подменяем политический анализ описанием политиканства, дворцовых интриг на византийский (ордынский?) манер. Как раз казус Березовского, как зеркало, отражает специфику нашей «демократии»: своим молчанием, своим увиливанием от разговора по существу власти предержащие поощряют перенос внимания с политики на политиканство, с содержания, сути политических процессов и решений на суету и мельтешение вокруг тех или иных придворных фигур.