Титан. Жизнь Джона Рокфеллера - Рон Черноу

Отдыхая летом с семьей в горах Катскилл в 1897 году, Гейтс взялся за внушительную книгу: том на тысячу страниц «Принципы и практика медицины» Уильяма Ослера, самого известного современного врача из Школы медицины Университета Джона Хопкинса. (Рокфеллер едва ли осилил хоть одну книгу, кроме тонких томиков проповедей, а Гейтс читал тщательно и утверждал, что изучил более тысячи томов, пока управлял благотворительностью Рокфеллера.) Той весной Гейтс перенес серьезное заболевание, пробудившее его любопытство к американской медицине. Фундаментальный труд Ослера не был легким летним чтивом, но, вооружившись медицинским словарем, Гейтс продирался через его страницы с растущим изумлением. Он поделился с Уильямом Рейни Харпером, что «едва ли читал что-либо столь чрезвычайно интересное»8. Гейтса потрясло отсталое состояние медицины, непреднамеренно вскрытое книгой Ослера: тогда как автор описывал симптомы многих заболеваний, он редко называл возбудителей болезней и предлагал лечение только четырех или пяти из них. Как можно уважать медицину, столь сильную по рассказам и описаниям, но столь слабую в диагностике и лечении? Гейтс неожиданно очень живо представил, что мог бы сделать медицинский исследовательский институт, занимающийся инфекционными заболеваниями. Время было безупречным, в бактериологии достигнуты серьезные результаты. Впервые причиной заболеваний были названы конкретные микроорганизмы, и медицина навсегда ушла из мира продавцов патентованных лекарств, таких как Док Рокфеллер.

Гейтс, обуреваемый эмоциями, набросал Рокфеллеру памятную записку в категоричных выражениях, с обоснованием создания такого института и привел в пример европейские прецеденты, включая Институт Пастера в Париже (основанный в 1888 году) и Институт инфекционных заболеваний Коха (1891), оба заведения значительно подняли престиж европейской медицины. В то время понятие медицинского исследовательского института в Америке оставалось чуждым. Медицинские школы страны были в основном коммерческими, там преподавали практикующие врачи, которые подрабатывали, попутно читая лекции. Стандартов практически не существовало, многие школы для поступления даже не требовали диплома колледжа. Так как эти фабрики врачей не имели намерения проводить серьезные исследования, медицина блуждала во мраке между наукой и гаданием. Гейтс убедил Рокфеллера нанять Старра Мерфи и изучить мнения медиков о создании института. Выяснилось, что многие врачи настроены откровенно скептически, считают, что в стране недостаточно научных талантов, чтобы укомплектовать такое учреждение и рекомендуют вместо этого раздать небольшие гранты индивидуальным лабораториям.

Рокфеллер ответил на записку Гейтса продолжительным молчанием и оставил ее мариноваться пару лет. Но в конце концов Рокфеллер осознал, что медицинское исследование идеально подходит его нуждам. Это было бы безопасно, широко распространено и не вызывало бы споров. Гарантий, что ученые Рокфеллера найдут что-то новое, не было, но и шансов, что они заставят основателя краснеть, было немного. Они отберут ученых, связанных с лучшими университетами, и дадут им в работе полную свободу действий. Такой институт заполнил бы пустоту вселенной филантропии. Гейтс сказал Ослеру: «Это направление филантропии сегодня в стране почти совершенно запущено, но из всех областей филантропических устремлений самое необходимое и самое многообещающее»9. Действительно, поддержка медицинской науки так идеально соответствовала нуждам Рокфеллера, что в итоге именно это направление сформирует общий знаменатель его фондов.

Медицинское сообщество встретило предложение скептически. Казалось опрометчивым, даже по-донкихотски платить взрослым людям, чтобы те мечтали и совершали полезные открытия. В то время учреждение, созданное для инноваций, было понятием для медицины не менее новаторским, чем для промышленности. В случае с другими предприятиями Рокфеллера Гейтс в основном действовал в ответ на просьбу, а теперь ему предстояло продать идею вопреки широкому сопротивлению.

Гейтс надеялся, что институт будет связан с Чикагским университетом, но возможность оказалась утрачена, когда доктор Харпер оформил слияние с Медицинским колледжем Раша. Раш был той самой разновидностью коммерческой медицинской школы, которые Гейтс хотел бы упразднить. В американской медицине тогда шла открытая война двух школ: аллопатии, применявшей препараты, вызывающие симптомы, отличные от симптомов болезни, и гомеопатии, которая вызывала у здоровых людей профилактические симптомы, аналогичные симптомам болезни. Раш был сильно расположен к аллопатии, тогда как Рокфеллер предпочитал гомеопатию. Гейтс отвергал оба вида медицины – и аллопатию, и гомеопатию – как скандальные псевдонауки. В 1898 году он предупредил Чикагский университет: «У меня нет сомнений, что господин Рокфеллер отдал бы предпочтение институту, не связанному ни с аллопатией, ни с гомеопатией, а просто научному в исследовании медицины»10. Но Харпер продолжал настаивать на слиянии с Раш и лишился всех шансов получить Рокфеллеровский медицинско-исследовательский институт в Чикаго. После встречи со сторонниками аллопатии в Гарварде и Колумбии, советники Рокфеллера решили, что будет проще создать автономный институт в Нью-Йорке.

Рокфеллер был доволен решением поддержать скромный самостоятельный исследовательский центр. После всех едких пререканий с Харпером, он без сомнения пресытился научными сообществами и руководящими мечтателями. Независимый медицинский институт будет строго контролироваться и минимизирует вероятность неприятных финансовых сюрпризов. Выделяя деньги на Рокфеллеровский институт медицинских исследований (РИМИ), он тщательно избегал ошибок, совершенных с Чикагским университетом, который стал предостерегающим примером того, как не следует строить заведение. После грандиозной схватки с Огастусом Стронгом за место для баптистского университета, Рокфеллер, вероятно, был рад выбрать приютивший его город местом исследовательского центра.

* * *

Если Чикагский университет, казалось, возник уже готовым в плодотворном уме доктора Харпера, РИМИ, основанный в июне 1901 году, намеренно начинался более скромно. Он не имел целевого капитала, и он расположился во временных помещениях в здании на Лексингтон-авеню. Такой сдержанный подход должен был охладить любые ожидания внезапных чудес от первого американского заведения, посвященного исключительно биомедицинским исследованиям. Отходя от обычая, Рокфеллер согласился использовать свое имя. Сумму, обещанную им на этот проект – двести тысяч долларов за десять лет – сочли в то время ошеломляющей. Стараясь не повторять проблем в Чикаго, Рокфеллер не обещал дополнительных пожертвований и специально держал в неведении руководителей, чтобы они не чувствовали себя чрезмерно уверенными в его поддержке.

Рокфеллер придавал особое значение привлечению на ведущие позиции лучших людей. «Джон, у нас есть деньги, – сказал он своему сыну, – но они будут иметь ценность для человечества, только если мы найдем способных людей с идеями, воображением и смелостью продуктивно их использовать»11. То, что Рокфеллер поставил распоряжаться расходами ученых, а не попечителей, сочли революционным. Вот секретная формула института: собрать великие умы, освободить их от мелких забот и позволить им гоняться за интеллектуальными химерами без давления и без вмешательства. Если основателям удалось создать атмосферу, располагающую к творчеству, предположительно, все произойдет.