Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны - Язон Туманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В то время мы и не подозревали, что наш столь быстрый уход, без погрузки угля, с якорной стоянки у Скагена, явился результатом нашей встречи с «Баканом». Лишь много позднее мы узнали, что командир этого транспорта доложил адмиралу, что он специально отклонился от своего курса, чтобы предупредить эскадру о замеченных им у норвежских берегов двух миноносцах, не несших флага и прятавшихся во фьордах.
Уже темнело, когда последним эшелоном снялись наши четыре броненосца и, сопровождаемые транспортом «Анадырь», тронулись в море.
Куда мы шли и в какой порт направлялись – никто на нашем корабле, не исключая самого командира, не знал. И такого порядка адмирал придерживался в продолжение всего похода; о месте якорной стоянки мы узнавали обычно лишь накануне прихода в порт, по сигналу адмирала, объявлявшего «рандеву». Мы настолько были несведущи в планах и предположениях нашего вождя, что при выходе в Северное море серьезно обсуждали в кают-компании возможность, что адмирал поведет эскадру северным путем, вокруг Шотландии, чтобы избежать Ла-Манша, где эскадра легко могла сделаться объектом покушения. Впрочем, сомнения наши на этот счет продолжались недолго, рассеявшись в первый же день плавания Северным морем: взятый флагманским кораблем курс вел нас на Доггер-банку.
Выйдя в море, корабли приняли самые серьезные меры к отражению минной атаки. С наступлением темноты орудия были заряжены, к каждой пушке было подано достаточное количество патронов, орудийной прислуге приказано было ложиться у своих орудий не раздеваясь, на верхней палубе, в помощь сигнальщикам, расставлены наблюдающие за всеми частями горизонта. Офицеры были разбиты на две смены, одна из которых непрерывно бодрствовала. Первая ночь прошла спокойно. Наступила памятная ночь с 8 на 9 октября 1904 года.
Свежий ветер развел довольно крупную зыбь, бившую нам в левый борт. По пробитии тревоги отражения минной атаки, что проделывалось неукоснительно с заходом солнца для приготовления корабля на ночь, когда я открыл порта моей батареи, сквозь них вовнутрь судна несколько раз вкатила верхушка волны. Моя батарея из шести 75-миллиметровых пушек была расположена на левом борту, в средней части корабля, очень низко над ватерлинией. Наши новые броненосцы оказались сильно перегруженными против проекта, и остойчивость их оставляла желать много лучшего. Поэтому, еще до выхода эскадры в поход, были изданы особые правила предосторожности, соблюдение которых предписывалось самым строжайшим образом.
Когда я доложил командиру, что в порта моей батареи захлестывает волна, то получил от него категорическое приказание немедленно же их задраить и не открывать даже в случае действительной минной атаки. Таким образом, батарея моя обрекалась на бездействие. Это было очень грустно, но иначе быть не могло: получи мы минную пробоину, корабль сел бы еще глубже и при небольшом даже крене на левый борт порта ушли бы своей нижней кромкой под воду и корабль неминуемо должен был бы опрокинуться.
Офицеры в ту ночь долго не расходились по каютам. Кормовая батарея, помещавшаяся в гостиных кают-компании, была слабо освещена выкрашенными в густой фиолетовый цвет лампочками, чтобы не ослепить комендоров и дать им возможность видеть что-нибудь в забортной тьме. Впрочем, ночь была не очень темная; от времени до времени между разорванными, низко бегущими облаками появлялась луна, освещая своим таинственным светом взволнованное море, и тогда отчетливо можно было различить идущего нам в кильватер огромного «Анадыря». У орудий на палубе лежала прислуга пушек. Офицеры, расположившиеся на диванах и в креслах, лениво и сонно перекидывались отдельными фразами. Шел 11-й час ночи, когда вбежал в кают-компанию кто-то из офицеров и взволнованным голосом объявил:
– Господа, телеграмма! «Суворов» спрашивает «Камчатку»: «С какого румба и сколькими миноносцами вы атакованы?» А вот и ответ «Камчатки»: «Не знаю, иду, закрывши все огни».
– Ничего не понимаю, – сказал старший артиллерист. – Где же «Камчатка» и каким образом «Суворов» узнал, что она атакована?
– Ясно, что наш телеграф из пяти телеграмм принимает одну! Черт бы побрал этого знаменитого Сляби-Арко или их обоих вместе, если это два имени, а не одно!
Старший минный офицер, задетый за живое упреком по адресу его детища, поднялся и торопливо направился в телеграфную рубку. Но «Сляби-Арко» все же не стал после этого работать лучше. Не было сомнений в том, что «Суворов» и «Камчатка» непрерывно обменивались телеграммами. Но мы получали все лишь какие-то обрывки. Одна из отчетливо разобранных телеграмм была адресована на «Суворов» и гласила: «“Суворов”, покажите вашу широту и долготу». «Суворов» на это ответил приказанием: «“Камчатка”, ложитесь на вест».
– Странный ответ, – сказал кто-то из молодежи.
– А вы бы на месте адмирала, конечно, сообщили бы в точности свое место, – проговорил желчно кто-то из лейтенантов, – и после войны, если бы остались живы, наверное получили бы от благодарного микадо орден Восходящего солнца, в том случае, если о месте «Суворова» запрашивает не «Камчатка», а ищущий нас японский миноносец.
Сделавший неудачное замечание мичман сконфузился и промолчал.
О сне, конечно, никто и не думал. От времени до времени то один, то другой подымался с места и направлялся наверх, на мостик или к своему боевому посту, чтобы проверить, все ли у него в порядке. Побывал и я в своей батарее. Там было сонное царство; порта были наглухо задраены и в неясном фиолетовом сумраке видны были неподвижные фигуры растянувшихся на палубе у своих пушек матросов; у каждого орудия продолжали висеть подвешенные под бимсами тележки со снарядами. Обойдя батарею, я вновь вернулся в кают-компанию и забился поуютнее в глубокое кожаное кресло. Время подходило к часу ночи…
Вдруг раздались резкие звуки горна, игравшего сигнал «Отражение минной атаки». Вслед затем послышался характерный для морского уха топот массы бегущих по трапам ног, и не успел я выбежать из кают-компании, как где-то наверху уже громыхнул выстрел. Я кинулся к себе в батарею, но по пути вспомнил, что батарея моя задраена, что распоряжение не отдраивать портов ни в коем случае отдано и несколько раз повторено, подумал, что оттуда я не увижу ровно ничего, и, поравнявшись с первым же ведущим наверх трапом, ринулся на палубу и оттуда на кормовой мостик. Когда я очутился на мостике, уже гремело со всех сторон. В интервалах между грохотом наших орудий слышалась стрельба передних кораблей. Лучи прожекторов бороздили море и справа и слева. Я тщательно старался рассмотреть что-либо в этих лучах и не видел ничего – яркие вспышки часто стрелявшей кормовой башни 6-дюймовых орудий слепили глаза.
Вдруг я заметил какие-то странные отблески на воде, против середины нашего левого борта, как раз у того места, где должна была приходиться моя батарея. Страшное подозрение мелькнуло у меня в голове, и в следующее затем мгновение я уже стремительно бежал вниз.
Когда я влетел к себе на батарею, взорам моим представилась картина из Дантова ада: все порта были отдраены, в фиолетовом сумраке хлопотала моя команда, в бешеном азарте стреляя из всех шести пушек. Непрерывно слышалось щелканье затворов, затем крики «Товсь!», блестел зеленовато-желтый огонь, освещавший на мгновение прильнувшего к пушечному прикладу комендора, подносчиков, подносящих снаряды, и, что хуже всего, – от времени до времени пенящуюся верхушку волны, вкатывающуюся внутрь броненосца. По палубе батареи ходила вода.