Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны - Язон Туманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но кроме, так сказать, официальных сведений и предупреждений штаба, по судам эскадры циркулировали также слухи частного изделия. Любители сенсаций имеются везде и во всяком обществе, имелись они и у нас. Побывав на флагманском корабле, такой любитель сенсаций жадно ловит краешком уха случайные обрывки бесед чинов штаба, отдаваемые приказания и распоряжения и… сенсация готова: «этой ночью можно ждать покушения на эскадру», «японцы вооружили минными аппаратами несколько купленных шведских лайб», или же что-нибудь еще в этом же роде.
Впрочем, в самом штабе, по-видимому, имелись какие-то данные о возможности на нас покушения, потому что кораблям была предписана строжайшая бдительность, особенно ночью.
Помню последнюю ночь в России. Наш корабль был дежурным по эскадре, и на его обязанности лежала охрана рейда. Мы стояли неподалеку от входа в аванпорт. Погода – типичная для Балтийского моря, октябрьская: низкие свинцовые тучи, резкий, пронизывающий до костей ветер, с неба – не то дождь, не то какая-то изморозь.
С наступлением темноты наш броненосец зажег прожектор, направив луч его в проход, ведущий с моря в аванпорт, и выслал в дозор минный катер с приказанием находящемуся на нем офицеру (офицер этот, конечно, многострадальный мичман) – проверять все входящие с моря суда.
С полуночи – моя очередь идти на катер. Сырость пронизывает до костей, на катере все мокро и скользко. В крошечной катерной каютке – еще хуже, чем снаружи: нестерпимая жара – за переборкой машинное отделение, и в довершение там стучит и сильно воняет горелым машинным маслом динамо-машина. Катер ходит малым ходом против входа в аванпорт. В проход вкатывает с моря крупная зыбь, с пенистым, ярко блещущим в лучах прожектора гребнем, и когда мой катер выходит из-под прикрытия мола, зыбь подхватывает его как щепку, вскидывает на свою могучую спину, затем швыряет куда-то вниз, обдав солеными брызгами, и бежит дальше, предоставив свою игрушку на потеху спешащей вслед за ней своей соседке. Окоченелыми от холода пальцами судорожно вцепляешься в мокрый металлический поручень, стараясь врасти ногами в скользкую, уходящую из-под ног палубу.
– Заболотный, прибавь ходу!
Покрасневшее от холода, усатое лицо рулевого, с низко надвинутой на лоб зюйдвесткой, наклоняется над рупором переговорной трубы. Стук машины ускоряется. Минут 5—10 бешеной пляски на зыби, и вот я снова под защитой спасительного мола, по ту сторону прохода.
– Малый ход!
Немного передышки, затем команда – «Лево на борт», и повторение той же картины в обратном направлении. Монотонность дозорной службы изредка нарушается появлением в луче прожектора косого паруса. Со свежим попутным ветром, подгоняемая попутной зыбью, влетает в аванпорт рыбачья лодка.
– Полный ход! – иду на пересечку курса.
– Спускай парус! – Через мгновение катер уже у борта лодки. В клеенчатых пальто, в огромных сапогах и зюйдвестках рыбаки с испугом глядят на появившийся вдруг, точно из пены морской, катер, с грозно торчащей на носу пушчонкой.
– Какого порта?
– Либавского, – один из рыбаков корявыми пальцами начинает разоблачаться, чтобы добраться до пазухи и предъявить документы. Беглый взгляд во внутренность лодки, мокрой и грязной, сильно пахнущей рыбой; я удостоверяюсь в мирном назначении остановленной шлюпки и отпускаю рыбаков с миром.
– Малый ход вперед.
И снова тоже блуждание взад и вперед перед входом в аванпорт. Долгой осенней ночи, кажется, и конца не будет. С тоской посматриваю на небо: Боже, скоро ли рассвет? Но вот на востоке начинает сереть. Постепенно из мрака начинают обрисовываться силуэты все более отдаленных предметов, море принимает свинцовый оттенок. А наш прожектор все еще продолжает светить. Вот видны уже и крыши портовых строений. Слава Богу, прожектор тухнет и все сразу принимает такой обычный, серый и тоскливый вид, который и подобает иметь в ненастное, дождливое, октябрьское утро.
– Право на борт, полный ход, на броненосец!
И пока катер быстро приближается к черной громаде корабля, в мечтах уже рисуется теплая, сухая каюта, стакан горячего чая, а главное – койка, хоть спать-то остается так мало, какой-нибудь час, остающийся до подъема флага.
* * *
В этот день, 2 октября, эскадра покидала последний русский порт.
С утра корабли начали выходить из аванпорта. Повторилась та же история, что с нами при выходе из Кронштадта: глубоко сидящие броненосцы с трудом выползали из мелкой гавани, ползя днищем по грунту и мутя мощными винтами мелкую воду.
Долго, один за другим, выходили корабли и становились в море на якорь, поджидая своих товарищей. Но вот аванпорт опустел. По фок-мачте «Суворова» ползут вверх какие-то комочки и, дойдя до ноков, разворачиваются в мокрые разноцветные тряпочки, которые бессильно повисают в затихшем воздухе. Протирая стекла биноклей и подзорных труб, сигнальщики с трудом разбирают сквозь густую сетку дождя сигнал адмирала: «Сняться с якоря по эшелонам». Отряд за отрядом снимается с якоря и направляется в море. Последним снимается наш дивизион новейших броненосцев. Ветер стих, но свинцовые тучи опустились еще ниже и непрерывно сеют мелким, холодным дождем.
– Боже, как ты плачешь, милая родина, провожая своих сынов!.. Прощай, Россия!
4 октября эскадра стала впервые на якорь в заграничных водах при входе в Бельт у маяка Факебьерг. Прекратившиеся было на походе слухи о готовящемся на нас покушении вновь возникли с постановкой на якорь. Говорили о возможности наткнуться на минное заграждение при проходе Бельтом.
Простояв там более суток и погрузившись углем, эскадра тронулась дальше в путь. Предположение о возможности встретить на нашем, суженном проливами, пути мины – не было плодом досужей фантазии судовых сплетников, ибо при нашем выходе сделана была попытка траления впереди эскадры, попытка, окончившаяся полной неудачей с самого же начала, ибо трал сразу же лопнул. Весь наш «тралящий караван» состоял всего из одной, и довольно притом любопытной пары: маленького буксира «Роланд», впоследствии перекрещенного в «Русь», и огромного ледокола «Ермак». Поэтому, когда наш единственный трал лопнул, нашему бедному адмиралу ничего другого не оставалось делать, как поднять сигнал: «Считать канал протраленным» и повести за собой эскадру, полагаясь на милость Божию и заступничество Его святых Угодников.
На переходе Бельтом на нашем корабле произошло повреждение в рулевой машине. На время исправления повреждения броненосец стал на якорь тут же, в проливе, в то время как прочие корабли эскадры продолжали свой путь. Через несколько часов повреждение было исправлено и мы пошли догонять эскадру, которую нагнали уже у самого выхода в Скагеррак. Эскадра стояла на якоре под прикрытием песчаного мыса, на оконечности которого возвышался высокий маяк Скаген. Корабли готовились к погрузке угля перед предстоящим переходом через Северное море, когда показался из-за мыса идущий с моря наш военный транспорт «Бакан». Это было судно гидрографической экспедиции, возвращающееся из Белого моря. «Бакан» задержался на некоторое время вблизи «Суворова», после чего продолжал свой путь в Балтийское море. Вслед за тем на «Суворове» был поднят сигнал: «Приготовиться сняться с якоря», а через некоторое время, по сигналу адмирала, эскадра поэшелонно тронулась в путь.