Книга воздуха и теней - Майкл Грубер

Возвращаюсь к понедельнику. Я был в гимнастическом зале на углу Пятьдесят первой улицы и Восьмой авеню. Часть гимнастического зала, устланная коврами, представляет собой обычное отделение для местных любителей, однако помещение для тяжелоатлетов оборудовано гораздо лучше. Дело в том, что хозяин, Аркадий В. Демичевский, занимался штангой в бывшем Советском Союзе. Если вы попросите, он всегда даст вам спортивный совет, и у него есть русская парная с массажистом при ней. В этом конце гимнастического зала пахнет потом и паром. Аркадий говорит, что выдающиеся тяжелоатлеты поднимают больше собственного веса, и это правда, хотя такая задача кажется невыполнимой для человеческого существа, сколь угодно мускулистого. Мыслимо ли — поднять в воздух четверть тонны мертвого груза? Тем не менее люди поднимают этот груз. Как сказано выше, я и сам поднимал. Тут все дело в концентрации и — кто знает? — в какой-то особой форме телекинеза. Для меня это лучший способ расслабиться — часок потаскать тяжести в середине дня. Я работаю со штангой, потом иду в парную и почти забываю, что я юрист.

Как бы то ни было, взяв вес в три сотни фунтов, я наполнял бутылку водой из фонтанчика в общем отделении, когда заметил двух мужчин, вошедших в гимнастический зал. Они остановились и поговорили с Евгенией — дочерью Аркадия, — и она указала им на меня. Они подошли ко мне, достали свои значки и представились как полицейские детективы Майкл Мюррей и Ларри Фернандес. Полицейские сериалы подготовили нас к допросам, мы видели их несметное количество раз, и, когда это случается в реальной жизни, возникает странное чувство разочарования. Настоящие копы не походили на телевизионных: обычный невысокий нью-йоркский еврей и такой же испанец. Мюррей весил гораздо больше, чем телегерои, а у Фернандеса были уродливые зубы. Я с трудом сохранил невозмутимое выражение лица, когда они спросили, знаю ли я Эндрю Булстроуда; я не мог отделаться от ощущения, что мы разыгрываем эпизод на экране. Мне показалось, что и они испытывают нечто подобное, даже если их учили, как держаться на съемках телешоу «Парни в синем» и «Закон и порядок».

Я ответил, что профессор мой клиент, и они спросили, когда я видел его в последний раз. Я сказал, что первый раз и был последним. Потом они спросили, знаю ли я кого-то, кто мог желать ему вреда. Я ответил «нет» и добавил, что я вообще очень мало его знал, затем спросил, почему они пришли ко мне. Они сказали, что нашли копию договора в его номере, в отеле на верхнем Бродвее, который Колумбийский университет бронирует для профессоров и преподавателей, приезжающих читать лекции. И тут я спросил их: а что, ему действительно причинили вред? Они сообщили, что в воскресенье ночью кто-то пришел к профессору в номер, привязал его к креслу и, по-видимому, замучил до смерти. Они поинтересовались, что я делал в воскресенье ночью, и я рассказал им об Ингрид.

Замучен до смерти. Деталей они не сообщили, а я не стал допытываться. Помню, я был шокирован, но — и это тоже странно — не удивлен. Я не стал рассказывать им об оставшемся у меня свертке — решил, что это не относится к делу. По крайней мере, пока я сам не увижу, что там.

Письмо Брейсгедла (3)

И мы начали, и я обнаружил, что голова у меня годится для этой работы — числа застревали в ней, не то что латынь. Я запомнил, сколько будет дважды два, дважды три и так до шестнадцати на шестнадцать, и он объяснил, как нужно считать, используя только карандаш и бумагу. И еще про деление, как если бы кто-то хотел упаковать 2300 кружек по двенадцати в ящик, и сколько ему понадобится ящиков, и сколько останется в последнем. Кроме того, он дал мне книгу с удивительным названием: «ДРОБИ, или Искусство десятых долей» голландца Симона Стивенса. Тебе, Нэн, это будет трудно понять, но я все равно скажу, что дроби это вроде арифметики, только состоят они из специальных знаков и цифр; посредством чего можно записать всякое число, какое встречается в любых человеческих расчетах, используя лишь целые числа. Когда я доказал, что овладел этим, он позволил мне заглянуть в своего Евклида, переписанного по-английски Биллингслеем, лорд-мэром Лондона. Я проглотил его, как голодный глотает пищу, и почувствовал себя, как когда человек долго был связан, а потом внезапно получил свободу. Кроме того, он научил меня искусству работы с квадрантом и другими философскими приборами, которых, я думаю, никогда не видели на Рыбной улице, научил меня делать планы по меркам, которые мы снимали с квадрантом, а также элементам астрономических исчислений, таким как определение широты по солнцу и звездам. Для меня, который в школе был лентяй лентяем, научиться всему этому было великое дело.

Все это произошло в лето моего двенадцатого года. Но потом мой отец увидел это и отчитал нас, говоря: мало тебе, что ты сам лентяй, так еще и служащего моего склоняешь к лени? Но мистер Уэнк прервал его ругань и сказал, сэр, ваш парень способен к Математике как никто, кого я видел: очень быстро он выучил почти все, что я объяснял ему, и даже превзошел меня. Он, это мой отец, сказал, как эта Математика поможет мне продавать железо? Мистер Уэнк тогда сказал, то, чему я научил мальчика, поможет быстрее делать расчеты. А мне сказал, покажи отцу свою Арифметику.

Ну, я взял карандаш и еще клочок бумаги из ящика для растопки, хвастливо желая показать, как я перемножу два числа из семи цифр. Мой отец поглядел и сказал, парень, это же просто каракули. Нет, сэр, сказал мистер Уэнк, он прав. Мой отец спросил, откуда ты это взял? Чтобы проверить, надо час или больше считать на моей счетной машине. На том мы и застряли. Кроме того, отец имел в голове, что такие папистские выдумки, может, пришли из Италии или других стран под властью этой римской шлюхи.

На следующий день он сказал, что я больше не буду учиться с мистером Уэнком, а стану литейщиком. Сказал, посмотрим, так же ли ты окажешься неудачником в этом деле, и рассмеялся своей шутке. Моя матушка горько плакала на это, а я еще горше, но он все равно отослал меня к своим родственникам в Тичфилд. В ночь перед отъездом мистер Уэнк отличил меня и подарил первые десять книг своего Евклида. Он сказал, что хранил их у сердца, но, может, купит еще на Святого Павла, а мне от них пользы будет больше. И вот я покинул свой дом.

Мои родственники в Тичфилде были совсем не похожи на людей в нашем доме на Рыбной улице, как кто-то может подумать. Делать вещи из железа совсем не то, что продавать его, как убивать быка совсем другое, чем продавать мясные пироги: меня ожидала грязная, тяжелая, жестокая работа. Мой кузен Мэттью, тамошний хозяин, был высокий бородатый человек. Глядя на меня сверху вниз, он сказал, мы выбьем из тебя твою премудрость и либо ты научишься, либо подохнешь, не пройдет и года. Но хотя я работал как раб, спал на соломе с другими учениками, это было не самое трудное в моей новой жизни. Потому как я вырос, никогда не слыша в нашем доме ругательства и не сталкиваясь с грешниками, предающимися плотским утехам. А теперь мне казалось, что я среди дьяволов. Мой хозяин, хотя исповедовал истинную веру, был отвратительный лицемер, очень благоразумный в церкви по воскресеньям, но в другое время подлый мошенник. Он содержал шлюху в городе, пил, бил свою жену и слуг, а мы, ученики, ели у себя в конуре впроголодь.

Сами ученики, клянусь, стали такие, что мало отличались от диких зверей, дрались, воровали и пили, когда могли стянуть эль. С самого начала они набросились на меня, словно вороны на падаль, из-за моих манер и что я в родстве с хозяином. Я терпел эту жалкую жизнь как положено, только потихоньку плакал и молился, чтобы смерть или какая другая милость Божья освободила меня. А потом один из них по имени Джек Кери, подлый, грубый парень, подглядел, как я читаю Евклида, вырвал его у меня из рук, насмехался надо мной и заставлял бросить в огонь. Но тут я вскочил, словно дьявол, схватил палку и ударил его по голове, так что он уронил книгу и упал без сознания. Остальным троим пришлось удерживать меня, а то я сделал бы с ним что-нибудь ужасное, может, даже убил, такая ярость меня разбирала, прости Господи. Однако после этого мне среди них было легче.