Будь моей - Лора Касишке

— Ладно, — промолвила Сью уже без тени улыбки и встала, приглаживая помявшуюся спереди льняную юбку. В оконное стекло лился серый свет с вкраплениями желтизны, словно сквозь лоскутную рвань облаков пробивались редкие лучи солнца. Один из них упал на грудь Сью, обтянутую слишком тесной блузкой, и ее кожа в вырезе поразила меня своей дряблостью (когда это успело случиться, подумала я). Тонкая кожа, как шпаклевкой покрытая коричневыми пятнами. Я вспомнила новогоднюю вечеринку, на которую она пришла в черном платье с глубоким декольте. Всех мужиков как магнитом тянуло к столу с закусками, возле которого остановилась Сью, флиртуя со своим будущим мужем, он же — будущий отец близнецов. Они так и пялились на ее вырез, обнажавший белую плоть, с трудом держась в рамках приличий.

Я перевела взгляд с дряблой на груди кожи на ее лицо.

Правильно ли я поняла мелькнувшее на нем выражение?

Неужели она завидует?

— Мне пора, — сказала Сью. — А то опоздаю за мальчиками. — Она открыла дверь и вышла в коридор. — Удачи тебе, Шерри, — добавила она. — Держи меня в курсе.

— Есть новости от поклонника? — спросил Джон, когда я пришла домой.

— Есть. Если тебе интересно, — ответила я.

Он отложил газету на диван и взглянул на меня.

Свет заходящего солнца, льющийся сквозь венецианское стекло, озарил его здоровое красивое лицо. Джон, по крайней мере, не слишком сильно изменился, подумала я. Немного седины и мелкие морщинки возле глаз, которые, если уж на то пошло, только прибавили ему привлекательности. В ресторанах, куда мы ходили вместе, женщины всегда засматривались на Джона. На школьных мероприятиях, стоило нам приблизиться к мамашам приятелей Чада, собравшимся в кружок, все спины мгновенно распрямлялись, животы втягивались, а смех становился звонче.

Некоторые даже принимались безостановочно хлопать ресницами. Покажи я кому-нибудь его фотографии — двадцатилетней давности и сегодняшние, — любой мгновенно определил бы, что на них снят один и тот же человек. И сделал бы вывод, что минувшие годы милостиво обошлись с ним, что жизнь к нему щедра, что он в отличной форме и сохранит ее еще надолго.

— Рассказывай, — проговорил он.

Я достала из сумочки записку и вручила ему. Джон изучал ее намного дольше, чем того требовало простое чтение записки, а затем поднял глаза.

— Вот черт, — сказал он. — Это уже не детские шалости. Дело-то серьезное.

— Это тебя огорчает? — спросила я. Я вспомнила о том, как много лет назад страстно влюбилась в Ферриса Робинсона. Когда я призналась в этом Джону, он сначала пришел в возбуждение, потом разозлился, потом огорчился, потом отчаялся, внезапно окружил меня подчеркнутой заботой и, наконец, впал в такую холодность, что я уж было решила — нашему браку каюк. — Ты злишься?

— Честно? — Джон встал и двинулся ко мне. Встал передо мной и положил руки мне на бедра. — Неловко говорить, но я возбужден. До чрезвычайности…

Он прижал меня к себе. У него была эрекция.

Прошлой ночью, после занятий любовью (можно ли назвать это любовью? Джон толкнул меня сначала на бок, затем на живот, вошел в меня сзади, бормоча: «Как думаешь, этого хочет твой механик?» — схватил меня за грудь, сдавил ее ладонью, зажав сосок так сильно, что у меня перехватило дыхание, и, к своему стыду, я быстро кончила) он заснул, а я долго лежала без сна.

Слишком долго.

Утром проснулась измученной.

В утреннем свете кухня предстала передо мной словно затянутая пеленой — все окутано какой-то дымкой, как будто от изнеможения ни на чем не можешь сосредоточить взгляд, да еще в ушах надоедливый звон. Позвонить, сказать, что я заболела? Но я уже и так брала отгулы на прошлой неделе, чтобы побыть с Чадом. Если и сегодня пропущу уроки, студенты меня не поймут. Отстающие совсем скиснут. А те, кто старается, почувствуют себя обманутыми. Еще одна дрянная халтурщица училка. Пришлось идти.

Я выпила чашку черного кофе, стоя у кухонного окна босиком и в одном халате. Джон, уходя на работу, легонько куснул меня за шею и сказал: «Веди себя хорошо».

В темном костюме он выглядел сногсшибательно. Ухмыльнулся мне, когда перешагивал порог черного хода, а я вдруг вспомнила, как заволновалась, впервые увидев его за стойкой бара. Опасный тип, подумала я тогда. Слишком красивый. Тип мужчины, из-за которого дергаешься всякий раз, когда на горизонте появится какая-нибудь смазливая особа. Конкурентка! Наверное, за ним постоянно бегают девицы.

Или он за ними. Я не сомневалась, что он отлично знает, как красив и какую власть это ему дает. Какой мужчина не злоупотребит такой властью? Эти голубые с прозеленью глаза. Отличная фигура.

Бабник, не пропускающий ни одной юбки, — так моя мама называла мужиков определенного типа, вкладывая в это понятие и осуждение, и восхищение. Она любила мужчин с глубоко потаенной внутренней страстью. Какой смысл тратить время на всяких амеб: ни рыба ни мясо?

Но, как выяснилось, Джон вовсе не был опасным.

Джон оказался самым надежным мужчиной в мире.

Когда мы шли по тротуару, он всегда оттеснял меня от проезжей части, чтобы ни одна машина меня не задела и не забрызгала грязью. После рождения Чада Джон понаставил индикаторы дыма — не какую-нибудь пару штук, а по всему дому, в каждой комнате. Даже стрельба из пистолета 22-го калибра по белкам, скачущим по нашей крыше, была в первую очередь продиктована стремлением уберечь покой семьи. Ни разу за все двадцать лет у меня не мелькнуло и тени подозрения, что муж мне соврал или что-то от меня скрыл, не желая делиться сокровенными мыслями.

Нет. Если он когда-нибудь и смотрел на другую женщину, то только когда меня не было поблизости.

Вне всяких сомнений, он смотрел на других женщин. Все мужчины смотрят. Бегуньи, мотоциклистки, студентки колледжа в коротеньких юбочках на автобусной остановке.

Но лично я не могла вообразить себе ничего подобного.

Преданность Джона казалась такой незыблемой, что я совершенно не представляла себе, как он, подобно всем прочим мужчинам планеты, провожает глазами девушку в шортах и бикини, в летний день выставляющую напоказ голую спину, бедра и ноги, — оправдываясь перед собой, что он не нарочно, он просто едет мимо в машине.

Смотрел ли он когда-нибудь на другую женщину?

Смотрит ли сегодня?

И если нет, то какова цена такой верности?

Или тот, кто хранит преданность, сам за нее и расплачивается?

А может, платить по счетам предстоит объекту этой преданности — то есть мне? Может, цена верности — двадцать лет брака с красивым, невероятно привлекательным мужчиной, брака без конфликтов и риска, без тайн и сюрпризов? Я ведь всегда заранее знала, что ответит Джон, когда спрашивала, любит ли он меня. Я всегда знала, что, возвращаясь под вечер домой, после напряженного трудового дня, посвященного созданию очередной компьютерной программы («Обожаю свое дело» — это единственное, что он говорил о своей работе, и единственное, что я о ней знала), он войдет в дверь и скажет: «Привет, Шерри? Ты дома?»