Я – Элтон Джон. Вечеринка длиной в жизнь - Элтон Джон

Иногда сессия проходила отлично, потому что мы играли потрясающую музыку, а иногда просто прекрасно, потому что мы играли бог знает что. Я работал над множеством кавер-альбомов для лейбла «Марбл Арк»: мы записывали сборники сляпанных на скорую руку версий разных хитов, альбомы потом называли Top of the Pops, Hit Parade и Chartbusters и продавали в супермаркетах по очень низкой цене. Каждый раз, как всплывает эта история, все начинают охать и ахать: мол, это же самое дно его карьеры, бедный непризнанный артист вынужден был анонимно петь чужие песни ради куска хлеба! Думаю, с оглядкой на прошлое можно выразиться и так, но в то время я ничего подобного не чувствовал – сессии, на которых мы записывали эти несчастные каверы, всегда проходили в чуть ли не истерическом веселье.

Продюсер Алан Кэдди выдавал нам фантастические инструкции – одна безумнее другой. «А можешь спеть «Молодой, талантливый, черный?» Ну… эта песня, скажем прямо, мало подходит белому парню из Пиннера – но я ее все-таки спел. «Следующая у нас Back Home[82] – и нужно, чтобы это звучало так, будто поет английская футбольная сборная на Кубке мира!» Окей. У нас здесь всего три вокалиста, причем один из них – женщина, так что абсолютного сходства вряд ли добьешься… но споем, конечно. Вы же босс. Однажды он велел мне петь голосом Робина Гибба из «Би Джиз» – потрясающего певца с уникальным вокалом, который можно описать как неземное, слегка дрожащее носовое вибрато. Конечно, повторить такое невозможно, но я нашел выход: в буквальном смысле взял себя за горло и дергал его во время пения, создавая эффект вибрации. На мой взгляд, прорывная идея, но у моих коллег-музыкантов она вызвала бурю эмоций. Я стоял и завывал, вцепившись пальцами в горло, и старался не смотреть за стекло, где другие студийные певцы, Дэвид Бирон и Дейна Гиллеспи, поддерживая друг друга, едва не валились на пол от хохота.

Вот так я от души развлекался на кавер-сессиях во время этих предположительно самых позорных моментов моей профессиональной жизни. На самом деле, один такой кавер я записал и после начала своей сольной карьеры – нет, я не шучу. Уже была написана Your Song, уже вышел альбом Elton John, я уже успел засветиться в Top of the Pops[83] и собирался лететь в Америку в свой первый тур – именно как раз тогда я вернулся в студию и с превеликим удовольствием спел усеченные версии In the Summertime и Let’s Work Together для какого-то чудовищного альбома, который потом продавали в супермаркете по полтора фунта за штуку. Как обычно, запись прошла очень весело.

Но студийная работа занимала далеко не главное место в моих отношениях с Тони Кингом. У него было много друзей, нечто вроде небольшой «банды» – в основном мужчины-геи из музыкальной индустрии: продюсеры, сотрудники Би-би-си, рекламщики, промоутеры, и среди них – шотландец Джон Рид, молодой, амбициозный, очень уверенный в себе и очень забавный. Карьеру он делал стремительно. В конце концов его назначили местным представителем американского лейбла «Тамла Мотаун», где он работал с The Supremes[84], The Temptations и Смоки Робинсоном[85]. Это была престижная должность, о чем Тони Кинг никому не давал забыть, с пиететом называя Джона «Памелой Мотаун».

Компания Тони не совершала странных выходок, не вела себя вызывающе; они не прочесывали лондонские гей-клубы, а просто ходили вместе в пабы и рестораны или устраивали домашние ужины. Мне нравилось проводить с ними время. Утонченные, прекрасно образованные, умные и чрезвычайно забавные – меня восхищал их сленг, их особенное чувство юмора. Чем больше я думал, тем яснее понимал странную вещь: с ними я как будто дома. По натуре я не одиночка, и всегда у меня хватало друзей – что в школе, что во времена «Блюзологии» и на Денмарк-стрит. Но с ними все было иначе – я ощущал себя своим среди своих. Я чувствовал себя ребенком из книжки про Мэри Поппинс, перед которым внезапно открылся новый волшебный мир. Год назад пьяный Джон Болдри во всеуслышание объявил меня геем. И теперь я понял, что он прав.

Словно в подтверждение этому неожиданно дало о себе знать мое либидо – так гость спешит на вечеринку, которая должна была состояться десять лет назад. В двадцать один год я переживал нечто вроде запоздавшего подросткового гормонального взрыва. Внезапно я почувствовал влечение к некоторым мужчинам. И я понимал, что в Джоне Риде, например, меня очаровывает не только чувство юмора и даже не глубокие знания американского стиля соул. Но, конечно, я не пытался заводить отношения – просто потому что не знал, с чего начать.

Я никогда ни с кем не флиртовал. Ни разу не был в гей-клубе. И понятия не имел, как происходит «съём». Что я скажу? «Не хочешь ли сходить со мной в кино, а позже, возможно, раздеться?» Память мало что сохранила о процессе пробуждения моей сексуальности. Не помню, чтобы я тревожился или страдал. Но я точно хотел заняться сексом, хотя не представлял, как это бывает, и потому опасался что-то сделать не так. Я даже не признался Тони в том, что я гей.

К тому же в то время меня больше интересовали другие вещи. Как-то утром в DJM нас вызвали на ковер к Стиву Брауну, который заменил Калеба на посту главного менеджера студии. Стив сообщил, что послушал наши записи и пришел к выводу, что мы попусту тратим время.

– Этой бессмыслице надо положить конец. У вас ничего не получается. На самом деле, – он тряхнул головой, явно взволнованный темой разговора, – вы безнадежны. Вам никогда не стать авторами песен.

Я едва не упал со стула. Ну вот. Замечательно. На горизонте замаячила прачечная в Нортвуд Хиллз. Хотя нет: у меня, по крайней мере, есть студийная работа. Но как же Берни? Бедняга вернется в Оумби-бай-Спитал, будет волочить тележку с куриными тушками, а свидетельством его неудавшейся музыкальной карьеры останется сингл с песней, слова которой сочинил не он, да еще письмо с отказом от некоего мифического «Октопуса». А мы ведь даже не успели выплатить деньги за стереопроигрыватель…

Все эти мысли стремительно пронеслись у меня в голове, но потом я осознал, что Стив Браун все еще в кабинете и продолжает говорить. Он упомянул Lady What’s Tomorrow, одну из тех песен, которые мы даже не пытались кому-то продать. Она была написана под влиянием Леонарда Коэна и, естественно, показалась бы Силле Блэк неинтересной. А вот Стиву Брауну – наоборот.

– Вы должны писать как можно больше именно таких песен, – говорил он. – Должны делать то, что хотите, а не то, что продается. Я поговорю с Диком. Думаю, мы попробуем выпустить ваш альбом.