Я – Элтон Джон. Вечеринка длиной в жизнь - Элтон Джон

Джон и слушать меня не хотел. Он повторял, что я разрушу жизнь и себе, и Линде, если позволю свадьбе состояться. Что я чертов идиот и веду себя как последний трус. Спор разгорался и начал привлекать внимание, подтянулись посетители от столиков неподалеку. Ну а поскольку мы находились в клубе Bag O’Nails, все они были поп-звезды, что придавало ситуации легкий оттенок сюрреализма. Вмешалась Синди Бердсон из The Supremes – я знал ее еще со времен «Блюзологии», она тогда была одним из «колокольчиков»[75] в бэк-группе Bluebelles Патти Лабелль. Потом к обсуждению присоединился Пи Джей Проби[76]. Рад бы был поделиться тем, что говорил о моей предстоящей свадьбе, о ее потенциальной отмене и, конечно, о моей сексуальной ориентации этот одетый в сползающие штаны enfant terrible шестидесятых с волосами, собранными в конский хвост, но к тому времени я уже окончательно ошалел и воспринимал происходящее как в тумане. Хотя все-таки помню, что в конце концов я сдался и признал, что Джон прав – по крайней мере, по поводу свадьбы.

Все, что было дальше в эту ночь, память сохранила отрывочными картинками. Рассвет, мы с Берни, взявшись за руки для храбрости, бредем по дороге к дому. Шатаясь, натыкаемся на автомобили и переворачиваем мусорные ящики. Потом ужасный скандал, и Линда грозит самоубийством. Дальше невнятный разговор через закрытую дверь спальни Берни о том, способна Линда на самом деле покончить с собой или нет. И еще один разговор через дверь – я прошу Берни открыть и пустить меня поспать на полу.

На следующее утро после еще одного чудовищного скандала я в отчаянии позвонил в Фроум Корт. «Они приехали в грузовике и отвезли меня домой», – написал Берни в песне «Кто-то спас меня сегодня». «Они», «грузовик» – конечно, поэтическое преувеличение. Приехал только Дерф на маленьком рабочем фургончике. Но он действительно отвез нас домой, назад в Фроум Корт, в комнату с двухъярусной кроватью. И Берни сейчас же повесил на стену плакат с Саймоном и Гарфункелем. Линду мы больше никогда не видели.

Теоретически, мы с Берни вернулись в Фроум Корт на время, пока не подыщем что-то свое. Но нет ничего более постоянного, чем временное: переезд пока не предвиделся. Мы не могли себе позволить снять квартиру. Наши песни не продавались – английские певцы и группы не хотели их покупать. Иногда до нас доходил слух, что чей-то продюсер или менеджер интересовался той или иной нашей композицией. Надежда вспыхивала, но быстро гасла. На нас сыпались отказы. «Простите, но Клифф говорит «нет». «Мои извинения, но Силла считает, что это не совсем в ее стиле». «Нет, «Октопусу» это не подходит». «Октопус»? Это еще что? Группа? Тогда единственное, что я о ней знаю, – что им не нравятся наши песни. В общем, нам отказывали исполнители, о которых я даже не слышал.

Время остановились, ничего не происходило. Как уж тут не упасть духом. Правда, у жизни в Фроум Корт было одно весомое преимущество – а именно мама с ее проверенным средством против моих депрессий, речью на тему того, что надо забыть о карьере музыканта и найти работу в местном торговом центре: «Ты же знаешь, у тебя есть выбор. В прачечной самообслуживания как раз освободилось местечко». В прачечной, говорите? Хм. Заманчиво. Сидеть и слушать, как гудят стиралки и сушильные машины. Нет уж, я, пожалуй, попробую написать еще несколько песен.

Вместо переезда мы попытались придать спальне с двухъярусной кроватью вид помещения, более-менее подходящего для двоих взрослых мужчин. Я вступил в книжный клуб «Ридерз Дайджест» и постепенно начал заполнять полки изданиями в кожаных переплетах – «Моби Дик», «Давид Копперфильд». В каталоге «Литлвудз» мы выбрали стереопроигрыватель и две пары наушников – их продавали в рассрочку, так что это мы могли себе позволить. На Оксфорд-стрит купили постер – «Афину» Мана Рэя[77], а рядом, в магазинчике индийских товаров, набор ароматических палочек. Дома мы включали какую-нибудь новинку из «Мьюзикленда», надевали наушники, ложились на пол и в комнате, наполненной ароматным дымом, немедленно превращались в авангардных артистов, представителей контркультуры, ведущих богемное существование. Впрочем, магия быстро развеивалась: мама начинала стучать в дверь. «Что там у вас за страшная вонь? – спрашивала она. – И, кстати, что приготовить на ужин?»

Я зарабатывал чуть больше, чем Берни. Тони Кинг, пользуясь связями со студиями AIR и Abbey Road, постоянно подбрасывал мне подработку студийным музыкантом. В Abbey Road платили три фунта в час наличными, сессии полагалось длиться три часа. Лишняя минута – и тогда, по правилам профсоюза музыкальных работников, нам выплачивали надбавку как за полторы сессии, что не могло не радовать: около пятнадцати фунтов, – столько же, сколько мне платили в неделю в DJM. А дополнительный бонус я получал, если сталкивался с Ширли Бернс и Кэрол Уэстон, секретаршами из Air Studios, – эти чудесные женщины, переполненные разными слухами и сплетнями, всегда с готовностью предлагали мою кандидатуру в случае какой-нибудь подработки. Очевидно, что-то во мне пробуждало их материнский инстинкт, и они даже отдавали мне свои талоны на питание. Так что я еще и ел бесплатно – рай, да и только.

Но не в деньгах дело: студийная, она же сессионная работа, – всегда замечательный опыт. Здесь музыкант не может позволить себе капризы, он берется за любой предложенный вариант, играет то, что требуется. При этом ты должен не тормозить и быстро входить в курс дела, потому что некоторые из тех, с кем ты играешь, – лучшие музыканты страны. Да, страх – не то слово, которое ассоциируется с вокальной группой Майка Саммса, работавшей тогда на подпевке буквально у всех. Тем более что выглядели они как дяди и тети средних лет, явившиеся в студию прямиком с танцевальной вечеринки в гольф-клубе. Но если ты пел и играл рядом с ними, на тебя внезапно снисходил Страх Божий, потому что эти люди делали свое дело суперпрофессионально.

Студийный музыкант должен уметь адаптироваться, потому что исполнять нужно музыку в самых разных стилях. Сегодня ты работаешь на бэк-вокале у Тома Джонса, завтра – на комедийной записи с The Scaffold[78], или делаешь фортепианную аранжировку с The Hollies[79], или пытаешься создать рок-версию основной темы «Грека Зорбы» для The Bread and Beer Band, еще одного так и не раскрутившегося проекта Тони Кинга. Ты постоянно знакомишься с новыми людьми, завязываешь контакты с исполнителями, продюсерами, аранжировщиками, сотрудниками звукозаписывающих фирм. Помню, однажды я работал в студии с The Barron Knights[80], и внезапно вошел Пол Маккартни. Он немного посидел в звукорежиссерской, послушал; потом подошел к фортепиано, объявил, что сейчас покажет, чем занимается в студии по соседству, и минут восемь играл Hey Jude. И то, над чем корпели мы с The Barron Knights – а именно над новой записью выступления Деса О’Коннора[81] на Олимпийских играх, – показалось просто игрой в бирюльки.