Обреченная цитадель - Евгений Сухов

– Мне не покажется это странным, господин генерал-полковник. Именно поэтому я здесь… Я пришел передать вам приказ фюрера. Он мог бы отдать приказ по телефону через начальника штаба, но решил передать его через доверенное лицо. Через своего личного адъютанта… Воспринимайте его решение как особое расположение к вам.

– Я очень ценю решение фюрера. – Лицо генерал-полковника на мгновение просветлело. – Так что там за приказ? Не тяните, – слегка вспылил Дитрих, уже предчувствуя неладное.

– Господин генерал-полковник, по приказу фюрера вам надлежит приостановить бои в Арденнах, – официальным тоном произнес штурмбаннфюрер Гюнше. – Шестая армия перебрасывается на Восточный фронт. Фюрер попросил, чтобы передислокация осуществлялась постепенно. Крайний срок переброски последних подразделений до двенадцатого января.

Йозеф Дитрих угрюмо замолчал. Затянувшаяся пауза грозила перерасти в вечное безмолвие.

– Он так и сказал? – подавленно спросил командующий шестой танковой армией. Лицо Зеппа выглядело серым.

– Да, господин генерал-полковник, я постарался в точности воспроизвести его слова.

– Мои войска уже завтра могут выбросить американцев с британцами на другую сторону Мааса. У нас уже все подготовлено для форсирования реки. Для этого у нас есть и возможности, и силы. А главное, есть дух… Мне очень непросто будет выполнить приказ фюрера, когда мы стоим буквально в одном шаге от победы. Но если фюрер так решил… Я не смею нарушить его приказ. Он знает ситуацию глубже, чем я.

– Фюрер очень ценит вашу преданность, другого ответа он от вас и не ожидал.

– Когда вы намерены возвращаться обратно?

– Я выезжаю немедленно. Мне нужно немедленно передать ваши слова.

– Тогда добавьте еще вот что…

Генерал-полковник выглядел мрачным, именно так умирает последняя надежда. За окном громко рычали двигатели танков, направляющихся на Западный фронт. Отрывисто звучали команды офицеров. В войсках царило повышенное оживление, все ожидали скорого приказа перейти в контрнаступление. Значительная часть тяжелых танков была выдвинута на острие атаки. Предстоящая стратегия была разработана до мелочей. К смерти уже привыкли, в ней не было ничего необычного. Умереть на поле брани для солдата привычное дело. Просто переходишь в разряд тех, кто не вернулся с этой войны. На лицах проходящих мимо солдат Отто Гюнше отмечал решимость. Чтобы перейти реку, они готовы были пожертвовать собственными жизнями. Терять уже было нечего. В их напряженных лицах штурмбаннфюрер Гюнше узнавал себя. Собственная жизнь уже более ничего не значит, она не принадлежит тебе, а предназначена предстоящему сражению. И совершенно неважно, как ты погибнешь – от разрыва снаряда или от пули снайпера. Становится безразлично, где будет лежать твое тело: в могиле, устланной еловыми ветками, или позабытой всеми где-нибудь на обочине дороги, по которой, громыхая, тянутся танки. В такие минуты все блекнет, становится неинтересным само существование; нет вкуса к жизни, и самобытие становится очень пресным, потому что завтрашний день, возможно, предназначен для кого-то другого. Более удачливого.

В уголках глаз генерал-полковника собралась влага. Со стороны генерал-полковник Дитрих производил впечатление грубоватого человека, лишенного каких бы то ни было переживаний. Глядя на него, казалось, что он вряд ли способен на изъявление каких-то глубинных эмоций и не всегда понимает разницу между своими солдатами и любимой женщиной.

А оказывается, не так все просто, вон оно как нахлынуло… Когда последний день всего того, чем жил, выплывая из сумерек, становится осязаемым, чувства проявляются особенно сильно, и из-под них предательски выпирают оголенные нервы.

Адольфу Гитлеру генерал-полковник Дитрих был не просто предан, он его боготворил. Но в последние годы судьба была к Адольфу Гитлеру немилосердна, и все обрушившиеся на него испытания он считал большой несправедливостью по отношению к великому человеку.

В какой-то момент Отто Гюнше показалось, что слеза, не удержавшись в уголках глаза, скатится по щеке боевого генерала. Но нет, Йозеф Дитрих выдержал и этот экзамен. Только поглубже вздохнул, а потом отвечал спокойным голосом, мужественно пережив крах надежды:

– Скажите фюреру… Что я ему всегда был предан… И буду предан до своего последнего вздоха.

– Господин генерал-полковник, фюрер это знает и очень ценит вашу преданность. А теперь позвольте мне выехать в обратную дорогу. У меня еще очень много дел.

– Можете идти, господин штурмбаннфюрер, – разрешил командующий шестой танковой армией СС.

Отто Гюнше быстрым шагом вышел из штаба армии. На душе было скверно. Тоскливо. В сторону позиций американо-британских войск продолжали двигаться колонны танков, боевито шагала пехота, которая одним своим видом рассчитывала навести страх на строптивых янки. Все было отдано для предстоящей победы. И вот когда, казалось бы, все предопределено, а до триумфа осталось только дотянуться рукой, все рассыпалось прахом.

Мимо по дороге грохотали танки. Ни один из экипажей даже не догадывался, что через какие-то минуты вся эта гремящая железом армада, готовая в ближайший час громить на своем пути все живое, организованно повернет на восток. Теперь их цель там. Впрочем, для этих солдат уже не было никакой разницы, в какой именно сторонушке им придется сложить головы.

На душе было пакостно. Не было лекарства, чтобы залечить усиливающуюся боль: ни крепкой сигаретой, ни стопкой шнапса, не унять задушевным разговором. Все это теперь в прошлом.

Вытащив пачку сигарет, Отто Гюнше закурил. Стараясь запомнить напряженные лица солдат, шедших навстречу, штурмбаннфюрер вдруг осознал, что они для него все на одно лицо. Он не запоминал их особых примет, не различал их возрастов. Все так перемешалось! Свалилось в одну кучу. И под все это подведен общий знаменатель. На войне так бывает.

Докурив до конца сигарету, Отто Гюнше распахнул дверцу и сел в салон.

– Мы возвращаемся, Филипп. Нам больше нечего здесь делать.

* * *

Настроение у Отто Гюнше не улучшалось. Едва ли не всю дорогу в Бад-Наухайм он промолчал и уныло поглядывал на дорогу, по которой двигались войска. На фронт спешили свежие части, преисполненные воинского долга, по наивности продолжавшие верить, что они могут что-то изменить. Смотрелись боевито, даже где-то молодцевато. Похоже, что они всерьез верили, что последнее слово останется за ними.

Обратно возвращались потрепанные остатки из некогда крупных соединений. Встречая лица бойцов, штурмбаннфюрер Гюнше отмечал их потухшие усталые глаза. Как в этом мире все переменчиво. Шли дисциплинированно, аккуратными рядами, в поношенных гимнастерках, продолжавших хранить пыль оставленных окопов. Каждый из них прекрасно осознавал преимущество Западного фронта перед Восточным. Может, поэтому даже у тяжелораненых отмечалась в глазах значительная воля к жизни. Им казалось, что впереди у них будущее. Вот только никто не подозревал, что, возможно, будущее осталось в прошлом, – с востока на них напирали русские, и вряд ли отыщется сила, способная противостоять им.