Париж - Эдвард Резерфорд

Это был Роланд де Синь.

Роланд же не заметил Ле Сура. Его мысли были заняты предстоящим делом. Объясняя ему суть миссии, генерал был предельно откровенен:

– Мой дорогой де Синь, может показаться, что это скверное поручение более подошло бы палачу или тюремщику.

– Это правда, господин генерал.

– На самом же деле это миссия чрезвычайной тонкости и важности. Поэтому сначала я должен открыть вам небольшой секрет. Петен встречался с Хейгом, главнокомандующим британскими силами во Франции. Он сообщил Хейгу, что в наших войсках было несколько случаев неповиновения, но с ними быстро справились и что они коснулись только двух дивизий французской армии. Вы знаете, сколько дивизий на самом деле были охвачены мятежами?

– Нет, господин генерал.

– Более пятидесяти.

– Пятидесяти?! – Роланда эта цифра потрясла. – Это же половина армии!

– Вот именно. Истинная ситуация держится в строжайшей тайне. Все документы будут засекречены, и, если повезет, правду в ближайшие полсотни лет никто не узнает. Нам же сейчас предстоит действовать с крайней осторожностью, а иначе мы потеряем армию. Если немцы пронюхают…

– Я понимаю.

– У нас две задачи. Первая – это восстановить военную дисциплину. Многие старшие офицеры уверены, что нам следует немедленно провести массовые казни. Петен считает, что это было бы неверно, и премьер-министр поддерживает эту точку зрения. А что вы думаете?

– Мое мнение изменилось после того, как вы рассказали о масштабах недовольства в армии. Считаю, что расстрелов должно быть как можно меньше.

– Хорошо. Когда мы соберем их всех, то проведем суды и приговорим к смертной казни лишь немногих, а приговор будет приведен в исполнение в отношении только малой доли осужденных. Скорее всего, казнено будет не более сотни человек. – Он помолчал. – Вторая стоящая перед нами задача, еще более важная, – это восстановить боевой дух армии. В каждом полку или дивизии, где будет работать ваша комиссия, вы должны убедиться, что офицеры и сержантский состав, называя зачинщиков, отправляют под суд истинных возмутителей спокойствия, то есть тех, кто в будущем может снова приняться за свое. По возможности это должны быть люди, не слишком популярные среди однополчан. Мы хотим, чтобы было как можно меньше мучеников и чтобы в результате наших действий настроения в армии не ухудшились. Смотрите по ситуации. – Генерал направил на Роланда твердый взгляд. – Теперь вы понимаете, что я оказываю вам честь, доверив исполнение этой миссии.

Роланд понимал. Однако это вовсе не означало, что миссия стала больше ему нравиться.

Они собрались в офицерской палатке. С ними был командир полка, низкорослый раздражительный человек, а также капитан и три лейтенанта.

– У нас для вас десять человек, – сказал полковник. – Хотя я мог бы назвать не менее полусотни тех, кого стоило бы расстрелять.

– Я бы ограничился пятью, – ответил Роланд. – Серьезных беспорядков у вас не было. – Затем он разъяснил, чего пытался достичь Петен этими мерами. – Нам нужен минимум, который обеспечит дисциплину и в то же время поднимет боевой дух.

– Если мы выберем только тех, кто начал мятеж, отказавшись исполнять прямой приказ, то как раз и получится пятеро, – предложил капитан.

– И не забудьте того дьявола Ле Сура, – сказал полковник. – Итого шесть.

Роланд заметил, что капитан и один из лейтенантов отвели глаза при последних словах командира.

– Опишите мне этого Ле Сура, – приказал он.

– Он немолод, – сказал капитан. – Наверняка уже вышел из призывного возраста, когда записался в армию добровольцем. Солдаты зовут его папашей…

– Он коммунистический агитатор, революционер! – яростно перебил полковник. – Ле Сур поднял красный флаг, подбивал идти на Париж и свергать правительство. Он больше остальных заслужил пулю.

– Черные волосы, широко расставленные глаза? – спросил Роланд.

– Да, это он. Вы знаете его?

– Возможно, мы когда-то встречались. Политика как раз по его части. – Роланд подумал. – Вы говорите, солдаты зовут его папашей. Значит ли это, что его любят в полку?

– Да, – подтвердил капитан. – Знаете, он из тех, кто помогает писать письма, поддерживает молодых добрым словом. И еще он хороший солдат, – добавил он, неуверенно глянув на полковника. – Просто он верит в мировую революцию, только и всего.

Полковник презрительно фыркнул.

– Мне нужно знать одно, – сказал Роланд. – Совершил ли он акт открытого неповиновения? Отказался ли он выполнять приказ или идти в бой?

– Вообще-то, нет, – ответил капитан и снова бросил на полковника извиняющийся взгляд. – Он стал пропагандировать революцию только после того, как начался мятеж.

– Да какая разница?! – воскликнул полковник.

– Он повинен в революционной деятельности, но не в участии в мятеже, – вынес решение Роланд.

– Вы с ума сошли?! – вскричал командир части.

– В настоящий момент в правительстве есть люди, которые сами верят в мировую революцию, – спокойно заявил Роланд. – И после войны, господин полковник, если вы захотите пойти на них с оружием, я буду сражаться рядом с вами. Я виконт де Синь, и я роялист. Но инструкции, которые я получил непосредственно от Петена, обязывают меня исключить этого Ле Сура из числа мятежников, по крайней мере из числа тех мятежников, которых мы сейчас пытаемся выявить. – Он поднялся с непреклонным видом. – Сейчас я оставлю вас на короткое время, месье, и по возвращении рассчитываю получить имена людей, которых мы отдадим под трибунал.

Он вышел из палатки. Одиночество не тяготило его. Это был первый раз, когда миссия привела его на передовую. Офицерская палатка стояла на краю небольшой рощи. Роланд пересек ее. Вскоре он увидел бруствер из глины и прутьев. Там никого не было. Неподалеку виднелся наблюдательный пост, выдвинутый вперед относительно основной линии укреплений.

Роланд подошел к брустверу. Странно было думать, что враг находился всего в нескольких сотнях метров и, вероятно, не подозревал о кризисе, разразившемся на другом краю ничейной полосы. Он хмуро смотрел в пространство невидящим взглядом.

Война всегда была кровавым делом, думал он. В этом нет ничего нового. Но эта война все же отличается от предыдущих. Есть ли в ней место человеку вроде него – да любому человеку, если уж на то пошло, – в этом бездушном мире пулеметов, колючей проволоки, бомбовых воронок и траншей?

Раньше говорили о ратной славе. Возможно, это было ложью. Еще говорили о чести. Возможно, это было всего лишь тщеславие. Говорили о скорби. Но теперь не осталось даже ее. Скорбь превзошли числом. Потому что война теперь стала индустриальной, она обратилась в гигантский разрушительный механизм на железных колесах, который вдавливает без разбора и плоть, и кости в бесконечную грязь смертных полей. Во имя какой цели? Роланд едва мог припомнить ее. И когда простые люди говорят, что это он и ему подобные довели страну до такого кошмара, до этой бессмысленной разрухи, приходится признать, что они правы. И тогда получается, что мятеж, за который их скоро расстреляют, был единственным разумным действием за последние четыре года.