Дипломатия - Генри Киссинджер

В еще одной важной речи 9 февраля 1946 года Сталин дал указания на послевоенный период:

«Наша победа означает прежде всего, что победил наш советский общественный строй, что советский общественный строй с успехом выдержал испытания в огне войны и доказал свою полную жизнеспособность. (Теперь речь идет о том, что) советский общественный строй оказался более жизнеспособным и устойчивым, чем несоветский общественный строй, что советский общественный строй является лучшей формой организации общества, чем любой несоветский общественный строй»[608].

Описывая причины возникновения войны, Сталин выказал истинно коммунистическую убежденность: война, как заявлял он, была вызвана не Гитлером, но порождена самой капиталистической системой:

«Марксисты не раз заявляли, что капиталистическая система мирового хозяйства таит в себе элементы общего кризиса и военных столкновений, что ввиду этого развитие мирового капитализма в наше время происходит не в виде плавного и равномерного продвижения вперед, а через кризисы и военные катастрофы. Дело в том, что неравномерность развития капиталистических стран обычно приводит с течением времени к резкому нарушению равновесия внутри мировой системы капитализма, причем та группа капиталистических стран, которая считает себя менее обеспеченной сырьем и рынками сбыта, обычно делает попытки изменить положение и переделить «сферы влияния» в свою пользу путем применения вооруженной силы»[609].

Если сталинский анализ был верен, то не было существенной разницы между Гитлером и союзниками Советского Союза в войне с Гитлером. Новая война рано или поздно становилась неизбежной, и то состояние, в котором находился Советский Союз, представляло собой перемирие, а не настоящий мир. Задача, которую Сталин ставил перед Советским Союзом, была той же самой, что и перед войной: стать достаточно сильными, чтобы изменить и превратить неизбежный конфликт в капиталистическую гражданскую войну и отвести удар от коммунистического отечества. Ушла теплившаяся слабая перспектива того, что мир облегчит повседневную долю советских народов. Делается упор на развитие тяжелой промышленности, продолжение коллективизации в сельском хозяйстве и разгром внутренней оппозиции.

Речь Сталина была представлена в стандартном довоенном формате — она представляла собой своего рода наставление, катехизис, в котором Сталин вначале ставил вопросы, а потом отвечал на них. Для парализованной аудитории рефрен был слишком хорошо знаком: пока еще неназванным врагам угрожали уничтожением за попытку помешать строительству социализма. С учетом личного опыта почти каждого советского человека эти заявления вовсе не воспринимались как пустые угрозы. Одновременно Сталин также выдвигал новые амбициозные цели: десятикратное увеличение производства чугуна, пятнадцатикратное увеличение выплавки стали и четырехкратный рост добычи нефти. «Только при этом условии можно считать, что наша Родина будет гарантирована от всяких случайностей. На это уйдет, пожалуй, три новых пятилетки, если не больше. Но это дело можно сделать, и мы должны его сделать»[610]. Три пятилетки означали, что никто из уцелевших в период чисток и во время Второй мировой войны никогда не будет жить нормальной жизнью.

Когда Сталин произносил эту речь, министры иностранных дел победоносного союза по-прежнему регулярно встречались, американские войска быстрыми темпами выводились из Европы, а Черчилль еще не произнес свою речь про «железный занавес». Сталин восстанавливал политику конфронтации с Западом, потому что понимал, что вылепленная им коммунистическая партия не устоит в условиях международного и внутреннего окружения, нацеленного на мирное сосуществование.

Возможно — на самом деле я считаю вполне вероятно, — что Сталин не столько специально создавал то, что стало известно как орбита спутниковых государств, сколько укреплял свои силы для неизбежного дипломатического противостояния. На деле сталинский абсолютный контроль над Восточной Европой оспаривался демократическими странами чисто риторически и никогда в такой форме, чреватой риском, который Сталин воспринял бы действительно серьезно. В результате Советский Союз оказался в состоянии превратить военную оккупацию в сеть режимов-сателлитов.

Реакция Запада на собственную ядерную монополию усугубляла тупиковую ситуацию. По иронии судьбы ученые, задавшиеся целью предотвратить ядерную войну, начали поддерживать потрясающее предположение о том, что ядерное оружие не меняет предполагаемых уроков Второй мировой войны, — что стратегическое сбрасывание атомных бомб не может быть решающим фактором[611]. В то же самое время широко принималась кремлевская пропаганда относительно неизменности стратегической обстановки, несмотря на атомную бомбу. Причина того, что американская военная доктрина 1940-х годов совпала именно с этой точкой зрения, имеет под собой собственное сугубо бюрократическое обоснование. Отказываясь признать один вид оружия решающим, руководство американских военных ведомств выставляло свои собственные организации как более необходимые. В оправдание этого они разработали концепцию, согласно которой ядерное оружие рассматривалось как просто более мощное и эффективное взрывчатое вещество, которое можно использовать в общестратегических целях на основе опыта Второй мировой войны. В период относительно наибольшего могущества демократий эта концепция приводила к ложной оценке того, что Советский Союз сильнее в военном отношении, поскольку располагает более крупными традиционными вооруженными силами.

Как и в 1930-е годы, Черчилль, теперь уже лидер оппозиции, попытался призвать демократические страны решать насущные задачи. 5 марта 1946 года в городе Фултоне, штат Миссури, он забил в набат по поводу советского экспансионизма[612], заявив о «железном занавесе», который опустился «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике». Советы установили прокоммунистические правительства в каждой стране, которая была оккупирована Красной Армией, а также в советской зоне послевоенной Германии, наиболее полезная часть которой, как не преминул он заметить, была передана Советам Соединенными Штатами. В итоге это даст «побежденным немцам возможность устроить торг между Советами и западными демократиями».