Ромен Гари, хамелеон - Мириам Анисимов

Павлович планировал сам что-нибудь опубликовать под именем Эмиль Ажар, ведь все считали, что это он и есть. Разумеется, Гари и слышать ничего не желал. В Париж приехала Анни Павлович, которую он очень любил, — по ее словам, Поль находился в очень тяжелом состоянии. Впервые Гари не был в состоянии отвечать за свое творение, за свою жизнь, за свой стопроцентно «абсолютный роман». Он перестал быть в полном смысле слова творцом своей судьбы, о чем писал и в «Псевдо»:

Эта ситуация была невыносимой, Гари начал думать, что если один из них должен уйти, то лучше пусть это будет он. После обеда он иногда ложился на кровать с револьвером во рту.

Тревогу Гари еще больше усугубило уведомление о предстоящем налоговом контроле. Он задавался вопросом, стоит ли сознаваться в том, что его мистификация повлекла за собой некоторые нарушения при заполнении налоговой декларации. Клод Галлимар, который не был посвящен в тайну Эмиля Ажара, попытался успокоить Гари и принял все меры, чтобы с ним не случилось ничего плохого. Бывший начальник службы финансового контроля и главный казначей страны Поль де Комбре, близкий к президенту Франции Жискар д’Эстену, направил к писателю консультанта, чтобы заверить: беспокоиться не о чем. Но Гари, со свойственной ему импульсивностью и подозрительностью, встретил посетителя словами: «Идите вы куда подальше с вашим расследованием! За меня заступается сам Жискар!» После такого унижения инспектор не мог не переменить тон и не пригрозить Гари наказанием. В результате Гари окончательно потерял сон, постоянно повторял, что «он последний идиот», и горстями пил таблетки. Он не мог представить, что его, «Товарища освобождения», будут проверять налоговые службы. Членство в ордене Освобождения имело для Ромена Гари особое значение. Когда де Голль присвоил ему это звание, он перестал быть евреем-иммигрантом, только что получившим французское гражданство, лейтенантишкой, которому мешало продвинуться по службе происхождение. Тогда он перешел Рубикон. А теперь всё, на чем зиждилась его уверенность в себе, было готово рухнуть по причине, казавшейся ему трагической и позорной.

На тот случай, если его не станет, Гари искал законные пути отменить над сыном опеку Джин Сиберг. Он не хотел, чтобы Диего продолжал находиться под ее влиянием. Понимая, что мальчику «необходимо присутствие женщины», он заручился поддержкой Флоранс де Лавалетт и Анны Дитрих. Когда его навещал Робер Галлимар, Ромен звал сына и говорил: «Я хотел бы, чтобы ты побеседовал с Робером. Если я умру, ты должен будешь обратиться к нему». Потом он принял решение наделить еще несовершеннолетнего Диего дееспособностью, что и произошло 26 октября 1979 года. Этот шаг не вызвал у него никаких угрызений совести: в 1979 году Диего шел уже семнадцатый год. Всякий раз, отлучаясь из Парижа, Ромен просил друзей незаметно присматривать за сыном. Так, он предложил Женевьеве Дорманн приглашать Диего к себе в гости, а однажды, ненадолго задержавшись в Берлине, написал Аньес Деларив, чтобы она не давала его сыну заводить нежелательные знакомства.

Гари больше не мог мириться с необходимостью заботиться о погибающей женщине, с которой уже более десяти лет был в разводе. Эта ситуация его угнетала, а тревога нередко мешала работать. Вскоре после госпитализации Джин он позвонил Лесли Бланш: «There is по way out[108]. Или я, или она».

Выйдя из клиники Пере-Воклюз, Джин Сиберг по-прежнему находилась под наблюдением врачей. Но как могли они победить сумеречный мир, постепенно затягивавший ее? Все попытки оказались напрасными. Джин утратила волю и не сопротивлялась раздвоению личности на противоборствующие и ненавидящие друг друга части: одна половина осталась счастливой девочкой из пуританской общины Маршаллтауна штата Айова, а вторая была женщиной, чувственные фантазии которой не знали запретов, внушенных воспитанием. Джин выглядела словно девушка из хорошей семьи, но в глубине ее души жило чудовище, агрессивные импульсы которого она не могла контролировать. Она искала мужчину, который утолил бы все ее желания и дал блаженство, искры которого высекали некоторые из ее многочисленных связей. Но она была бессильна вновь пережить ощущения, испытанные ранее. Каждое очередное любовное похождение показывало, что у всего есть предел. После Джин испытывала только отчаяние и унижение.

Когда Джин Сиберг познакомилась с алжирцем Абделькадером Хамади — они встретились в ночном клубе «Кёр Самба», расположенном недалеко от Елисейских Полей и принадлежавшем некоему сенегальцу, — ей показалось, что жизнь изменится. Но эти интимные отношения продолжались недолго. Она по-прежнему ходила с друзьями в его ресторан «Медина» на авеню Трюден, и сначала Абделькадер был рад столь неожиданной рекламе своего более чем скромного заведения, но скоро Джин уже отказывалась покинуть ресторан в час закрытия, и ему приходилось, предварительно закрыв ставни, оставлять ее там на ночь.

У Абделькадера была сестра, хозяйка турецкой бани в Танжере, в Марокко. Она родила шестерых детей в браке с Кадида Хасни, а теперь овдовела. Один из детей, Ахмед, бросил учебу в шестнадцать лет и в 1978 году приехал в Париж работать в ресторане дяди, но продержался на этом месте всего лишь три месяца. Абделькадер заметил, что он вместе с подозрительными парнями шляется по клубам, гостиницам и барам десятого района, в числе которых был «Кадран Мажента». Ахмед отличался болезненной склонностью к фантазированию: он называл себя то профессиональным футболистом, то артистом кино, то наследником богатых алжирских торговцев. Подделав свое удостоверение личности, чтобы быть по документам на десять лет старше, он не стесняясь соблазнял женщин, а потом грабил их квартиры и исчезал с деньгами.