Отчий дом - Евгений Чириков

— И никак от этого столбового дворянского хвоста не отделаешься! Думал, что покончено с этим хвостом, — отрубили! Так нет, тянется… А потом начнут болтать, что я сам просил помилования! Эх!.. Хорошо, что все это произошло при свидетелях…

Конечно, все происшедшее в кабинете моментально сделалось известным в городке, и эта свеженькая сенсация еще более возвеличила популярность местного героя.

Уже сорганизовался комитет по прощальному чествованию Павла Николаевича, и запись желающих принять участие в прощальном обеде и в расходах на подарок от друзей, знакомых и почитателей росла буквально по часам. Городской голова Тыркин и симбирский купец Ананькин внесли по 500 рублей, общая сумма взносов уже приближалась к двум тысячам и все еще нарастала…

Оно и понятно. Обывательское гражданское мужество, неспособное на большую личную жертву подвига, направлялось всегда по руслу личной безопасности: отслужить панихиду, почествовать назло начальству обедом, устроить проводы на вокзале…

Суматоха в городке необычайная. И мужчины, и дамы в возбужденном состоянии. Споры, ссоры, недоразумения. Как и где чествовать? Кто будет говорить речи и в каком порядке? В каких границах допустим в этих речах политический характер? Какой подарок: альбом с собственными фотографиями, золотой жетон или портсигар? Где достать лавры для венка? Кто из женщин поднесет букет жене героя, и кто прочитает в ее честь отрывок из «Русских женщин»[526] Некрасова? Насколько тактично спеть хором «Дубинушку»[527]?.. Сотня вопросов, требующих быстрого разрешения.

Уже сто двадцать четыре человека записались. Помимо общего подарка сооружаются подарки от разных групп интеллигенции. Одним словом, опять событие государственной важности…

И все бы это ничего, но вот какое непредусмотренное и неразрешимое происшествие встало на пути чествования: комитет по устройству чествования неожиданно получил письмецо от жандармского ротмистра с просьбой записать его в число участников обеда!

Как быть? Возможно ли?

Ваня Ананькин, непременный участник на свадьбах, похоронах, обедах и пикниках, после совещания с Павлом Николаевичем заявил комитету, что если на обеде будет присутствовать жандарм, то он предпочитает не обедать. То же самое заявили очень многие из подписавшихся.

Безвыходное положение!

Хочешь не хочешь, а подавай гражданское мужество более высокого сорта!

Не принять заявленной записи ротмистра — это значит подтвердить свою политическую неблагонадежность и сделаться личным врагом весьма могущественного представителя власти.

Комитет раскололся. Принципиально все находили участие ротмистра равносильным издевательству над общественным мнением, но в какой форме отказать? Отказать, чтобы никакой политики незаметно было? Как ни ворочали мозгами — ничего не придумаешь. Прямо хоть отменяй всю музыку!..

В самую критическую минуту, когда вся затея была готова развалиться от мины, заложенной жандармским ротмистром, подвыпивший Ваня разрешил единым духом политическую проблему:

— Очень просто! Обедов никаких не будет, отменим, о чем в клубе выставим объявление. Так и так, за отказом Павла Николаевича от официального чествования и т. д. А я устраиваю прогулку на своем пароходе и приглашаю кого хочу! Я не обязан приглашать по чинам и званиям… Пускай на меня озлится: мне ни тепло, ни холодно. Я живу в Симбирске и уж если тамошнего губернатора и жандармского полковника не приглашаю, так вашему ротмистру и обидеться не полагается! Даю пароход в полное распоряжение и печатаю и рассылаю пригласительные карточки. А все остальное на своем месте: как было.

Эта гениальная изобретательность Вани была встречена восторженно, и ротмистр получил очень любезное письмо:

Телеграмма в Симбирск — и через два дня пароход «Стрела», разукрашенный зеленью и флагами, стоял уже на якоре у пароходных пристаней, а Ваня Ананькин щеголял по городу в капитанской форме своего изобретения.

На стенах клуба появилось объявление об отмене торжественного обеда, и записавшиеся на него приглашались получить обратно свои взносы. Конечно, исправник и ротмистр быстро пронюхали эту хитрую проделку, изобретенную Ваней Ананькиным, но никакой новой мины придумать не сумели.

Впрочем, Ваню все-таки они укусили. Как-то он забежал в клуб пообедать и наткнулся на исправника с ротмистром.

— Мое почтение! Скажите, пожалуйста, что это на вас за форма и кем она вам присвоена?

— Обыкновенная… Волжские капитаны носят…

— Носят бывшие чиновники и офицеры Морского ведомства, и то совершенно не такую, какую изволили вы изобрести. Вы, конечно, большой изобретатель, но в данном случае это — самозванство… Потрудитесь снять!

Ваня сострил:

— Затрудняюсь… Я в общественном месте, где без брюк и пиджака как-то не принято…

Исправник послал за надзирателем и приказал ему составить протокол о незаконном ношении неприсвоенной формы.

— Я окончил Нижегородское речное училище и потому имею право носить форму.

— Я отлично знаю эту форму. Она весьма скромна, а вы вообразили себя адмиралом, нацепили себе какие-то погоны со звездами, золото на рукавах и даже белые штаны…

— Прошу записать, что я пребываю в обыкновенных летних белых брюках!

Составили протокол и дали подписать его Ване. Ваня прочитал и сделал огромнейшую оговорку, прочитав которую исправник заметил ротмистру:

— За эту оговорку можно посадить на скамью обвиняемых уже по другому делу: тут оскорбительное вышучивание властей и законов…

Весь город хохотал, когда узнал, как Ване Ананькину предложили в клубе снять штаны, на что он не согласился. Это происшествие так раскрасили в передаче друг другу, что и Ваня временно сделался героем!

— Скорее вон из этой дыры! — говорил Павел Николаевич, укладывая дорожные чемоданы.

Он уговорил Леночку принять предложение Вани: поехать на пароходе до Нижнего и оттуда — прямо в Архангельск через Москву.

Ваня накануне погрузил все вещи Кудышевых на свой пароход, и никто не знал, что они уже не вернутся в Алатырь…