Дипломатия - Генри Киссинджер

«Ничто не может быть более важным для будущего мира во всем мире, чем продолжающееся сотрудничество между нациями, собравшими все свои силы, чтобы сорвать заговор держав «оси», направленный на достижение мирового господства.

Поскольку эти великие державы обладают особыми обязательствами по установлению мира, то их ответственность базируется на обязательстве, возлагаемом на все государства, большие и малые, не применять силу в международных отношениях, за исключением необходимости защитить право»[584].

Составители речей Трумэна, очевидно, не думали, что обязаны вносить в его тексты какое-то разнообразие или, возможно, считали свой стандартный текст не нуждающимся в улучшении, так как это положение было дословно повторено в речи Трумэна от 25 апреля на подготовительной конференции Организации Объединенных Наций в Сан-Франциско.

Но, несмотря на высокопарную риторику, неопровержимые геополитические факты формировали обстановку на местах. Сталин вернулся к прежней тактике проведения внешней политики и требовал платы за свои победы в единственной валюте, воспринимаемой им всерьез, — в форме контроля над территориями. Он понимал, что такое сделки, и готов был участвовать в торгах, но лишь тогда, когда речь шла о конкретных обменах по принципу quid pro quo, то есть о сферах влияния. Он также мог торговать пределами коммунистического влияния в Восточной Европе в обмен на конкретные выгоды вроде массированной экономической помощи. Зато абсолютно вне пределов понимания этого одного из наиболее беспринципных руководителей, когда-либо возглавлявших крупную страну, находилась идея о том, что внешнюю политику можно основывать на коллективной доброй воле или на фундаменте международного права. С точки зрения Сталина, встречи лидеров мирового масштаба с глазу на глаз могут зафиксировать соотношение сил или расчет национального интереса, но они не способны изменить их. И потому он никогда не отвечал на призывы Рузвельта или Черчилля вернуться к товарищеским отношениям военного времени.

Не исключено, что огромный престиж, завоеванный Рузвельтом, мог бы еще какое-то дополнительное время заставлять Сталина сдерживать свои аппетиты. В итоге все равно Сталин делал бы уступки только «объективной» реальности; для него дипломатия была всего лишь одним из аспектов более широкой и неизбежной борьбы за определение соотношения сил. Проблема, встававшая перед Сталиным в его взаимоотношениях с американскими руководителями, заключалась в том, что он с огромным трудом понимал, какую важную роль для них играли мораль и законность в их взглядах на внешнюю политику. Сталин действительно не понимал, почему американские руководители поднимают такой шум по поводу внутреннего устройства восточноевропейских государств, в которых у них нет никакого заметного стратегического интереса. Приверженность американцев принципу, не связанному с каким-либо конкретным интересом, который был бы совершенно понятен, заставляла Сталина искать скрытые мотивы. «Боюсь, — докладывал Аверелл Гарриман в бытность послом в Москве, — …что Сталин не понимает и никогда не поймет полностью нашей принципиальной заинтересованности в свободной Польше. Он реалист… и ему трудно осознать нашу приверженность абстрактным принципам. Ему затруднительно понять, отчего нам вдруг хочется вмешиваться в советскую политику в стране, подобной Польше, которую он считает такой важной с точки зрения безопасности России, если у нас не имеется каких-либо скрытых мотивов…[585]

Сталин, мастер практического применения принципов Realpolitik, должно быть, ожидал, что Америка будет препятствовать установлению нового геополитического баланса, возникшего благодаря присутствию Красной Армии в центре Европейского континента. Человек с железными нервами, он был не из тех, кто может пойти на предварительные уступки; он, должно быть, решил, что гораздо лучше собрать все накопившиеся козыри и осмотрительно сидеть с заработанными призовыми и ждать от союзников следующего шага. При этом Сталин всерьез воспринимал только такие шаги, последствия которых можно было бы проанализировать с точки зрения соотношения между риском и прибылью. А когда союзники не могли оказать на него какого-либо давления, Сталин просто бездействовал и остался при своих интересах.

Сталин вел себя в отношении Соединенных Штатов столь же издевательски, как он привык действовать по отношению к Гитлеру в 1940 году. В 1945 году Советский Союз, ослабленный потерей десятков миллионов жизней и опустошением трети своей территории, оказался лицом к лицу с непострадавшей Америкой, обладающей атомной монополией; в 1940 году он столкнулся с Германией, контролирующей весь остальной континент. В каждом из этих случаев Сталин, вместо того чтобы идти на уступки, укреплял позиции советского государства и пытался блефовать перед лицом потенциальных противников, заставляя их верить в то, что он скорее двинется еще дальше на запад, чем отступит. И в каждом из этих случаев он неверно рассчитал реакцию своих оппонентов. В 1940 году визит Молотова в Берлин укрепил решимость Гитлера в отношении вторжения; в 1945 году тот же самый министр иностранных дел сумел превратить добрую волю Америки в конфронтацию холодной войны.

Черчилль понял дипломатические расчеты Сталина и попытался им противодействовать, предприняв два шага со своей стороны. Он настоял на как можно скорейшей встрече на высшем уровне трех союзников военных лет, чтобы решить назревшие вопросы еще до того, как укрепится советская сфера влияния. С учетом этого Черчилль хотел бы, чтобы западные державы заполучили как можно больше козырей для переговоров. Возможность для этого он видел в том, что советские войска встретились с армиями союзников значительно восточнее, чем было предусмотрено, и что в результате этого союзные силы контролировали около трети территории, выделенной советской зоне оккупации Германии, включая большую часть промышленно развитых районов. Черчилль предложил использовать эту территорию в качестве рычага воздействия на предстоящих переговорах. 4 мая 1945 года он протелеграфировал инструкции министру иностранных дел Идену, собиравшемуся встретиться с Трумэном в Вашингтоне: «…союзники не должны ни в коем случае отступать с занимаемых позиций к линиям зон оккупации до тех пор, пока мы не будем удовлетворены делами в Польше, а также временным характером русской оккупации Германии и условий, устанавливаемых в русифицированных или подконтрольных России придунайских странах, в частности в Австрии и Чехословакии, а также на Балканах»[586].