Мировая история - Одд Уэстад

За два с половиной века после коронации Пипина случилось несколько очень неблагоприятных ситуаций. У Рима явно не хватало сильных карт на руках, и время от времени оставалось только менять одного господина на другого. Его претензия на первенство оставалась делом уважения в силу предохранения Римом мощей святого Петра и того факта, что его престол числился бесспорно единственным апостольским на Западе: речь шла об истории, а не о практической власти. Долгое времня папы едва ли могли по-настоящему управлять даже в пределах временных владений, так как они не располагали ни достаточными вооруженными силами, ни какой-либо гражданской администрацией. Как владельцы крупной итальянской недвижимости, они выглядели привлекательно для любителей легкой добычи и шантажистов. Карл Великий видится всего лишь только первым и, возможно, самым благородным из нескольких императоров, который прояснил служителям папства их представления о соответствующем положении папы римского и императора как покровителей церкви. Выше всех в деле назначения и свержения римских пап преуспели представители саксонской династии Оттонидов. Но папы тоже обладали властью. Нагляднее всего она проявлялась способами, легко понятными в эпохи, когда народ привыкал к символам: папа жаловал корону и печать божественного признания императору при помазании его елеем. Возможно, что он мог сопроводить такой обряд кое-какими условиями. Коронация Карла Великого папой Львом Третьим, как и Пипина папой Стефаном, могла казаться вполне целесообразной, но в ней содержалось мощное зерно. Когда, что случалось часто, личные недостатки и споры по поводу наследования ослабляли франкские королевства, в игру мог вступать Рим и добиваться успеха.

В IX веке папство используется в качестве мощного инструмента приведения Европы к общему стандарту. С точки зрения власти равновесие преимуществ и недостатков долго склонялось то в одну, то в другую сторону, а границы фактических полномочий пап то расширялись, то сужались. Главное, что после дальнейшего дробления наследия Каролингов, когда корону Италии сняли с Лотарингии, папа Николай I успешнее других навязал папские претензии на власть. Он написал претендентам со стороны франков так, «как будто он был господином мира», напомнив им о своем праве назначать и смещать правителей. Он использовал догму папского первенства также против восточного императора ради поддержки патриарха Константинополя. Так была достигнута высшая точка притязаний, которую папство на практике не смогло долго удерживать, так как в скором времени стало ясно, что сила в Риме будет решать, кто должен пользоваться имперской властью, которую папа римский якобы даровал. Что показательно, первым папой, умершим не своей смертью, стал преемник папы Николая. Тем не менее в IX веке появились прецеденты, пусть даже их иногда игнорировали.

В частности, крах папской власти в X веке, когда престол стал добычей итальянских крамольников, схватка которых иногда прекращалась из-за вмешательства Оттонидов, означал, что ежедневная работа по предохранению христианских интересов могла находиться только в руках епископов местных церквей. Им приходилось уважать полномочия, существовавшие в то время. В поисках сотрудничества со светскими правителями и помощи с их стороны они часто скатывались к положению, при котором практически не отличались от королевских слуг. Они находились под пятой своих светских правителей зачастую точно так же, как приходской священник находился под каблуком местного господина, – и им приходилось делиться с ним церковными поступлениями. Такая оскорбительная зависимость впоследствии привела к некоторым самым острым папским вмешательствам в дела местных церквей.

Участники великого движения христианских реформаторов X века были кое-чем обязаны епископату и ничем папству. Возглавило это движение монашество, пользовавшееся поддержкой некоторых правителей. Его сущность заключалась в возрождении идеалов монашеского служения; небольшая часть дворянства основала новые дома, предназначавшиеся для восстановления выродившегося монашества в его исконном виде. Самым знаменитым из этих учреждений считалось бургундское аббатство у виллы Клюни, основанное в 910 году. На протяжении без малого двух с половиной веков оно служило ядром реформирования церкви. Его монахи следовали подвергнутому ревизии бенедиктинскому уставу и добавили в него кое-что совершенно новое – монашеский орден, основанный не просто на универсальном для всех образе жизни, а на подчиняющейся центру дисциплинированной организации. Бенедиктинские монастыри представляли собой самостоятельные общины, но все новые клюнийские ордены подчинялись аббату монастыря Клюни; он считался воеводой рати численностью (в конечном счете) в несколько тысяч монахов, которых принимали в их собственные монастыри только после периода обучения в этом главном ордене. На вершине его власти, достигнутой в середине XII века, больше 300 монастырей по всей Европе – и даже некоторые в Палестине – подчинялись указаниям из Клюни, в чьем аббатстве находился величайший собор западного христианского мира после храма Святого Петра в Риме.

До всего этого было еще слишком далеко относительно рассматриваемого нами периода. Еще на заре своего появления тем не менее клюнийское монашество служило источником новых обрядов и представлений, распространявшихся по всем приходам. Тут перед нами не встают вопросы церковного построения и права, хотя трудно что-то говорить с большой долей уверенности обо всех аспектах христианской жизни на заре Средневековья. История религии особенно часто подвергается искажению авторами летописей, и поэтому иногда становится очень трудно разглядеть за их крючкотворством духовность паствы.

Они тем не менее дают ясно понять, что церковь служила атрибутом недосягаемым, единственным в своем роде, и что она пропитала всю ткань общества. Ей принадлежала своего рода монополия на культуру. Классическое наследие подверглось ужасному сокращению из-за иноземных вторжений и бескомпромиссной отстраненности от жизни раннего христианства. «Какое отношение имеют Афины к Иерусалиму?» – задался вопросом Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан, но былая непримиримость сошла на нет. Все, что еще осталось из классического прошлого к X веку, сохранили церковники, прежде всего бенедиктинцы и изготовители копий для дворцовых школ, которые передали потомкам не только Библию, но и компиляции трудов греческих ученых на латыни. Через их версии Плиния и Боэция тонкая линия соединила раннюю средневековую Европу с Аристотелем и Евклидом.

Грамотность фактически шла рука об руку с духовенством. Римляне могли развешивать свои законы на специальных досках в общественных местах, так как питали уверенность в существовании достаточного слоя грамотных людей, способных их прочитать; зато в Средневековье даже короли грамотой не владели. Духовенство фактически полностью контролировало доступ ко всем таким письменам, сколько бы их там ни было. В мире, где еще не существовало университетов, только при дворе или церковно-приходской школе появлялся шанс расширить свой кругозор сверх того, что предписывалось исключительно конкретными духовными наставниками. Эффект от этого для всех видов искусства и интеллектуальной деятельности оказался весьма высоким; культура не только привязывалась к религии, но шла на подъем исключительно в условиях преодоления религиозных воззрений. Лозунг «искусство ради искусства» никогда, возможно, не нес меньшего смысла, чем в раннем Средневековье. История, философия, богословие, просветительство все вместе играли свою роль в подпитке обрядовой культуры, но, как бы ни заужалась их роль, передававшееся ими наследие в той части, которая не относилась к еврейству, считалось классическим.