Башня. Новый Ковчег-2 - Евгения Букреева

на другую, то на Бориса, к счастью, времени не оставалось. Да и с каждым днём лицо друга всё больше и больше выцветало и блёкло в памяти.

Последний раз он видел Бориса где-то спустя месяц после ареста или чуть больше — это когда Павел навестил его в тюрьме (чёрт, какое нелепое слово — «навестил»). Литвинов был в своём репертуаре, даже зная о своей участи, не желал сдаваться. Да и он сам хорош, вспылил как мальчишка, приложил в порыве злости Борьку башкой о стену. Продуктивно они тогда поговорили, ничего не скажешь.

А больше Павел туда не приходил. Зачем?

Он знал, что нужно будет поставить свою подпись под смертным приговором Литвинову, и он знал, что он это сделает. Да, это далось ему нелегко. Да, для этого потребовалось собрать всю свою волю в кулак, вспомнить всё, до мельчайших подробностей, все события тех дней, когда он, обезумевший от страха за свою дочь, метался, бросался на стены, готов был уступить Борису во всём, лишь бы тот отпустил его девочку. Отпустил живой. И именно эту злость, этот страх Павел призвал себе на помощь, когда окончательно и бесповоротно обрекал Литвинова на смерть. Потому что все остальные грехи, которые были в активе Бориса — смерти людей, фальшивый карантин, производство и сбыт наркоты — всё, что неминуемо вело его друга на эшафот, всего этого было навалом и на его, Павла, совести. В конце концов, как верно заметил Борис, на его руках было не меньше крови. И, по сути, свои грехи он мог смыть только смертью Литвинова. Так что выбора у Павла особого не было. Но совесть точила…

И, может, именно совесть, а, может, и какое другое чувство пригнали его пару дней назад к дверям квартиры Бориса.

В тот день он пришёл домой с работы чуть раньше. Но, едва переступив порог, услышал знакомые голоса: высокий мальчишеский и тонкий, звенящий — Ники. Этим двоим было весело, легко, как бывает всегда, когда ты юн и здоров, и весь мир лежит перед твоими ногами.

Павел не стал проходить дальше, постоял в прихожей, прислонившись к стене, против воли ловя игривые нотки в голосе дочери, звуки подозрительной возни и испытывая противоречивые чувства. Где-то в глубине души он отказывался признавать, что его маленький рыжик повзрослел, и он, увы, перестал был единственным мужчиной в жизни своей дочери. И чувствуя свою неспособность справиться с этим раздираемым изнутри противоречием, Павел решил уйти. Однажды он привыкнет к этому вновь возникшему обстоятельству в лице чужого девятнадцатилетнего мальчишки, а пока… пока надо постараться просто не мешать.

Стараясь не думать о том, чем сейчас занимается дочь со своим дружком Кириллом, Павел спустился вниз. Хотел было пойти прогуляться в парке — бездумная ходьба по извилистым, тщательно проработанным дизайнерами Башни ещё сто лет назад дорожкам, успокаивала и приводила мысли в порядок. Но вместо этого, постояв какое-то время перед входом в зелёную зону этажа, перед ровно постриженными кустами и разбитыми в фальшиво-хаотичном порядке цветниками, Павел вздохнул, развернулся и направился в обратную сторону, медленно двигаясь широким коридором. «Может, перекушу в ресторане», — мелькнула мысль, и Павел был уже почти уверен, что так и сделает, но ноги сами собой вынесли его к дверям Борькиного жилища. Очнулся он, собственно, на пороге квартиры бывшего друга, почти нос к носу столкнувшись с Татьяной Андреевной, мамой Бориса.

Невысокая, хрупкая, с сухими и усталыми глазами, она смотрела на Павла без ненависти и злости. Более того — в её глазах Павел увидел сочувствие и, как бы это абсурдно не звучало, понимание. В этой женщине, малообразованной и когда-то вульгарно и неприлично красивой, которую судьба случайно забросила с нижних этажей в хрустальный мир избранных, до сих пор было то, что Павел всегда подсознательно искал в своей матери. Искал всю жизнь. И не находил.

* * *

Пашке было невероятно стыдно. И перед Аней, хотя та уже привыкла к выходкам его матери, и перед его, вернее, теперь уже перед их новым другом, Борькой.

После кино они завалились к нему домой, Пашка надеялся, что отец дома, а своим отцом он гордился и не без основания. Хотел похвастаться перед новым другом, какой у него отец, крутой, всезнающий. Но отца дома не оказалось, зато была мать.

— Здравствуйте, — Аня с Борисом поздоровались с Пашкиной матерью почти одновременно, но та не удостоила их ответом.

— Мы ко мне, — буркнул Пашка, потянув недоумевающего Бориса за рукав.

— Павлик!

От этого сухого, безэмоционального оклика Пашка внутренне сжался, залился краской от стыда и от злости: он терпеть не мог, когда она называла его Павликом, да ещё таким казенным тоном (это отец так говорил про казенный тон), да ещё перед друзьями.

— Павлик, — повторила мать с каким-то нажимом и явным удовольствием, глядя в его нахмурившееся лицо. — Кто этот мальчик?

Задавая свой вопрос, она даже не сделала попытки повернуть голову в сторону Борьки, который, оторопев, покраснел так, что даже уши запылали.

— Это Борис, мой друг, — Пашка ещё больше насупился.

— А фамилия у твоего нового друга есть?

— Моя фамилия Литвинов, — Борька освободился от державшего его за рукав рубашки Павла и сделал шаг вперед, вскинув голову.

Мать даже не поглядела в его сторону. Она по-прежнему буравила глазами Пашку.

— Я тебе вопрос задала, Павлик.

— Слышала же, — Пашка постарался подавить ненависть в голосе. — Литвинов его фамилия.

— Мне кажется, Павлик, тебе надо лучше выбирать себе друзей. Мне сегодня звонила Зоя Ивановна…

— Мама, мы пойдём, — перебил он её.

— Павлик!

Но он уже не слушал. Схватил упирающегося Борьку за руку и почти силком потащил за собой. Слышал только, как Анна пискнула за его спиной матери: «До свиданья, Елена Арсеньевна», да звук хлопающей двери.

Пашка летел так, словно за ним гнались — Аня с Борисом едва за ним поспевали. Опомнился только на какой-то скамеечке в парке, злой и растерянный.

— Не обращай на мою мать внимания, — Пашка старался не смотреть в сторону Бориса. — Она всегда такая.

— Да, всегда, — подтвердила Аня.

— А чего это она? — Борька перевел взгляд с Анны на Пашку.

— Да ну её, — Пашка отвернулся.

— Чего-чего… Змея наверняка уже напела, что ты с нижних этажей. А Пашкина мать она такая… очень много внимания придаёт условностям. Я тоже Пашке не ровня…

— Ну хватит глупости-то говорить, — Пашка вспыхнул. — Просто дура она. И вообще достала уже. Зато у меня отец хороший.

— Отец у него хороший, — опять подтвердила Аня.

— Да ладно, расслабьтесь, — Борька