Нежная добыча - Пол Боулз

Поезд на станцию уже прибыл. Люди, пытавшиеся сесть, ругались с теми, кто пытался сойти. Хасинто не понимал: столько открытых окон, а все лезут через две маленькие дверцы в концах вагонов. В окно было бы гораздо проще, но эти люди были слишком глупы, чтобы до такого додуматься. Горожанин его обставил, и это по-прежнему не давало ему покоя; окажись у него пистолет, выхватил бы и закричал: «Я — отец вам всем!» Но вряд ли у него будет пистолет.

Не подходя к перрону, по которому двигалось так много людей, он стоял в стороне и бесстрастно наблюдал за суетой. Из толпы внезапно появились три странных человека. У всех была очень белая кожа и желтые волосы. Хасинто, конечно, знал, что они издалека, поскольку все знают, что если на вид люди такие странные, то они из столицы или даже откуда-то еще дальше. Это были две женщины и мужчина, и когда они приблизились, он заметил, что говорят они на языке, который понимают только сами. Каждый нес кожаную сумку, под разными углами заклеенную разноцветными бумажными квадратиками. Хасинто отступил, не сводя взгляда с лица женщины помоложе. Он не очень понимал, красивая она или дурнушка. Но продолжал смотреть на нее, пока она проходила мимо, держа мужчину под руку. Другая женщина заметила его и слегка улыбнулась.

Хасинто сердито отвернулся и пошел к путям. Он злился на ее глупость — она думала, что у него хватит денег заплатить ей: наверняка ведь много захочет. Он шел, пока не попал на кладбище. Там было пустынно, если не считать серых ящериц — они разбегались с тропы у него под ногами. В дальнем углу стояло небольшое квадратное строение с белой каменной женщиной наверху. Он сел в тени и вынул сигареты.

Раздался свисток поезда, начавшего свой путь к морю, где люди питаются только рыбой и путешествуют по водам. Хасинто сделал несколько первых затяжек очень медленно и тщательно, задерживая дым в легких, пока не опалило края души. Через несколько минут ощущение стало сгущаться — от затылка двинулось к плечу. Как будто на нем — тугие металлические доспехи. В этот миг Хасинто посмотрел на небо и увидел высоко над собой крохотные черные точки — то были стервятники, они медленно кружили и осматривали равнину под полуденным солнцем. За ними стояли облака — глубокие и вековечные. «Ой!» — вздохнул он, закрыв глаза, и ему пришло на ум, что именно туда смотрят изо дня в день мертвецы, лежащие вокруг. Вот все, что они видят, — облака и стервятников, которых нет нужды бояться, поскольку сами они надежно упрятаны в святую землю.

Хасинто курил, все глубже погружаясь в наслаждение. Наконец он откинулся на спину и пробормотал: «Теперь я тоже мертв». А когда открыл глаза, был все тот же день, но солнце в небе стояло очень низко. Поблизости беседовали какие-то люди. Он прислушался; то пришли покурить проводники, они обсуждали жалованье и цены на еду. Хасинто не поверил ни одной цифре, которые они так небрежно называли. Они врали, чтобы произвести друг на друга впечатление, и даже сами не верили сказанному. Он выкурил половину второй сигареты, встал, потянулся и, перепрыгнув через кладбищенскую ограду, пошел к станции окольным путем, чтобы не разговаривать с проводниками. Когда эти люди курят, им всегда нужно больше и больше общения; ни за что не оставят собрата-курильщика в покое.

Он подошел к привокзальной закусочной и, стоя на улице, наблюдал, как внутри железнодорожники играют на бильярде. Наступал вечер, и молнии в небе становились все заметнее. Хасинто пошел по длинной улице в центр города. Мужчины в дверях и перед домами играли на маримбах — втроем или вчетвером, а иногда, вяло — в одиночку. Маримбы и марихуана — единственные хорошие вещи в городе, подумал Хасинто. Женщины — страхолюдины и грязнули, а все мужчины — воры и пьяницы. Он вспомнил троих на вокзале. Эти должны быть в гостинице на площади. Он пошел чуть быстрее, а его глаза, покрасневшие от того, что он мало спал и перебрал травы, открылись немного шире.

С аппетитом поев на кромке рыночного фонтана, он почувствовал себя очень хорошо. Семьи горцев расположились у боковой стены собора — некоторые уже спали, другие готовились ко сну. Почти все ларьки на рынке были темны; несколько фигур еще стояли перед лотком с холодным соком. Хасинто нащупал в кармане окурок и целую сигарету и, охватив их пальцами, двинулся через городской сад. Небесные фейерверки сверкали очень ярко, но грома не было. По всему городу мурлыкали и звякали маримбы: некоторые вблизи, некоторые в отдалении. Легкий ветерок раскачивал в саду ветви лимонных деревьев. Хасинто задумчиво шагал, пока не дошел до скамьи прямо перед входом в гостиницу. Он уселся и стал нахально курить окурок. Через несколько минут стало легче верить, что одна из двух желтоволосых женщин скоро выйдет. Он выкинул окурок, откинулся на спинку и уставился на гостиницу. Управляющий установил над входной дверью громкоговоритель, из него раздавались треск и шипение, заглушая музыку маримб. Иногда из хаоса прорывались несколько громких аккордов оркестра, а время от времени казалось, что в этом шуме говорит мужской голос. Хасинто это раздражало: женщины скорее всего захотят остаться внутри, где лучше слышно.

Прошло много времени. Радио замолчало. Голоса из сада растворились в улицах. У собора все спали. Казалось, и маримбы должны умолкнуть, но поднимавшийся порой ветерок приносил долгие трели с окраины и уносил обратно.

Стало очень поздно. Ни звука, кроме шуршания лимонных листьев и плеска струи в водоеме посреди рынка. Хасинто привык ждать. И полночи спустя, из гостиницы вышла женщина, постояла мгновение, глядя на небо, и направилась через дорогу в сад. Со своей скамьи в темноте Хасинто наблюдал, как она подходит. Он был разочарован. Женщина вновь взглянула наверх перед тем, как вступить под сень лимонных деревьев, и тут же села на соседнюю скамью и закурила сигарету. Он подождал несколько минут. Потом сказал:

— Сеньорита.

Желтоволосая женщина вскрикнула: «Ой!» Она не заметила его. Вскочила со скамейки и вгляделась в темноту.

Хасинто передвинулся на край и спокойно повторил:

— Сеньорита.

Та неуверенно, по-прежнему всматриваясь, пошла к нему. Он знал, что это уловка. Она видела его совершенно отчетливо, когда освещалось небо. Когда она приблизилась к скамье, он жестом предложил ей сесть рядом. Как он и подозревал, она говорила на его языке.

— Что такое? — спросила она. В конце концов, разговор на чужом языке на вокзале был лишь для вида.

— Садитесь, сеньорита.

— Зачем?

— Потому что я так говорю.

Она рассмеялась и отшвырнула сигарету.

— Это не причина, — сказала она, садясь на другой конец скамьи. — Что вы делаете здесь так поздно?

Она говорила старательно и правильно, как священник. Он ответил:

— А вы, что вы ищете?

— Ничего.

— Нет. Вы что-то ищете, — серьезно возразил он.

— Не спится. Очень жарко.

— Нет. Не жарко, — сказал Хасинто. Ощущая в себе все больше уверенности, он вытащил последнюю сигарету и закурил. — Что вы делаете здесь, в этом городе?