Инквизитор - Кэтрин Джинкс

Одна женщина даже заявила, что это долг отца Поля, раз уж он, как и инквизитор, слуга Божий.

Но отец Поль покачал головой.

— Я должен отправляться в Лазе, — заметил он. — Я должен сообщить отцу Бернару.

И все согласились, что сей труд действительно подобает исполнить священнику, хотя и уговаривали его повременить до прибытия прево, Этоля де Коза, с тем чтобы позаимствовать его лошадь. Кюре, однако, желал отправиться в путь как можно быстрее.

— Если прево захочет выслать вслед за мной лошадь, то лошадь меня нагонит, — сказал он. — Я должен спешить, потому что если я пойду прямо сейчас, то буду в Лазе до захода солнца.

Он решил взять с собой сына Бруно, Эмери, и вскоре они вышли, прихватив скромный запас вина, хлеба и сыра. Путники отошли совсем недалеко, когда их нагнал один из солдат прево, верхом на лошади, которую он передал отцу Полю, то есть ясно было, что Этоль прибыл в Кассера спустя краткое время после ухода кюре. Верхом отец Поль не нуждался в компании, поэтому он поехал один, а Эмери и солдат вернулись обратно.

В Кассера дело взял в свои руки прево. Он мрачно выслушал отчет Бруно Пелфора о том, что произошло утром. Он осмотрел останки отца Августина и его спутников. Затем, в сопровождении команды своих солдат, нескольких храбрых добровольцев из деревни и его собственной гончей, он осторожно проследовал к месту убийства.

— У меня отличный охотничий кобель, и нюх у него преострый, — сообщил он мне при встрече. — Хотя он испугался всей этой крови, но вскоре в стороне, в подлеске, учуял голову и еще кое-что. Вероятно, их туда отшвырнули.

В отличие от отца Поля, Этоль сообразил поискать вокруг следы. К несчастью, иссушенная солнцем земля была тверда, как сухая старая кость, но все же он обнаружил достаточно улик в виде сломанных веток и пятен крови, чтобы предположить, что лошади бросились в лес и, очень возможно, были выведены обратно.

— Я не знал, — говорил он, — укрылись ли убийцы в форте или где-нибудь подальше.

В тот момент ему не пришло в голову, что они могли вернуться и в деревню.

Бережно завернув найденные части в чей-то плащ, Этоль и его спутники направились к форту. На тропе, по которой они ехали, не было видно ни крови, ни каких-либо других подозрительных отметин. Струйка дыма из очага поднималась над руинами, тонкая и прозрачная. Слышались женские голоса, и эти женщины не кричали от страха, но тихо и безмятежно ворковали, точно голубки. Как позднее рассказывал Этоль, эти звуки яснее всяких слов объяснили ему, что преступников в этом месте он не найдет.

Вместо того он нашел там мирных женщин: одну пожилую по имени Алкея де Разье; беззубую дряхлую каргу, которая по иронии судьбы звалась Виталия; вдову Иоанну де Коссад и ее дочь Вавилонию. Они ничего не знали о резне, произошедшей близ их дома, и ужаснулись, услыхав об этом.

— Они ничего не слышали, никого не видели, — сообщил мне прево. — Они понятия не имели, что все это значит. Я разговаривал с Алкеей — она в родстве со старым Раймоном Арно де Разье, так что, я полагаю, у нее там есть кое-какая собственность. Я обращался в основном к ней, потому что она, кажется, у них за старшую. Но в Кассера со мной пошла вдова.

И там, как я выяснил, она вызвалась засолить останки пятерых мужчин. Этот акт почти святой любви крестьяне восприняли с подозрением. Я полагаю, в свете открывшегося мне позднее, что их подозрения были небезосновательны. Тем не менее я верю, что Иоанна де Коссад взяла на себя исполнение этой внушающей страх задачи из чувства морального долга, и ее решительность достойна восхищения.

Пусть я почитал и уважал отца Августина, я не смог бы сделать для него подобного.

Когда отец Августин не вернулся в срок, я, естественно, начал беспокоиться. Посоветовавшись с приором Гугом, я отправил в Кассера двоих вооруженных стражников с письмом к отцу Полю де Мирамонту. Они разминулись с отцом Полем где-то возле Крийо, ибо он прибыл в Лазе незадолго до вечерни. Поэтому я пропустил службу, и более того, я отсутствовал и на повечерии, выполняя прискорбный долг — уведомляя епископа и сенешаля, что тело отца Августина ныне служит пищей птицам небесным.

Мертвые услышат глас Сына Божия, и, услышав, оживут[42]. Я верил тогда и верю теперь, что отцу Августину уготована жизнь вечная. Для него смерть — это, без сомнений, ворота в рай, и с каким, должно быть, восторгом душа его покинула его хрупкое и немощное тело! На память приходят слова его тезки: «Там славят Господа и тут славят Господа, но тут славят Его с волнением и тревогой, а там — без тревог, здесь судьба славящим Его умереть, а те живут вечно, здесь славят Его в надежде, а там — в воплощении надежд, здесь — на пути, а там — в отечестве нашем». Я знаю, что отец Августин найдет вечную славу в том городе, где нет нужды ни в солнце, ни в луне, ибо Агнец есть свет его. Я знаю, что ходить ему в белом меж тех, кто не осквернил своих одежд. Я знаю, что он умер смертью праведника и, значит, во спасение свое.

Тем не менее эти мысли не приносили мне утешения. Вместо того меня преследовали, лишали покоя картины бойни, и втайне я страшился. Подобно льву в местах скрытных, этот страх подкрадывался ко мне медленно, шаг за шагом, по мере того как потрясение, которое я получил от вести отца Поля, усиливалось. Первым, кто выразил мой ужас в словах, был Роже Дескалькан, когда мы обсуждали убийство.

— Вы говорите, одежды не нашли? — спросил он кюре из Кассера.

— Нет, — отвечал отец Поль.

— Ни следа? Ни клочка? Ничего?

— Ни единой ниточки.

Роже задумался. Мы сидели в большом зале замка Конталь, где всегда царил беспорядок, полном дыма, собак, спящих солдат, разбросанного оружия, липких столов и запахов вчерашнего обеда. Да еще то и дело кто-нибудь из младших детей сенешаля врывался в дверь, проносился по залу и снова исчезал.

Каждый раз при этом мы должны были повышать голоса, чтобы расслышать друг друга, потому что дети верещали, словно поросята, которых режут. Таким образом об убийстве отца Августина стало известно, ибо гарнизонные солдаты услышали и быстро распространили новость. И, разумеется, многие стали вмешиваться в наш разговор, вставлять свои замечания, хотя их об этом и не просили.

— Грабители, — сказал один, — это их работа.

— Грабители могли взять лошадей и одежду, — возразил Роже, — но чего ради они стали бы тратить время и рубить руки-ноги?

Вот это был самый главный вопрос. Мы некоторое время обдумывали его. Затем Роже снова заговорил.

— Жертвы ехали верхом, — медленно произнес он. — Четверо из них были наемниками. Верно, отец Бернар?

— Да.

— И эти четверо были обученные солдаты. Чтобы взять верх над вооруженными солдатами… по-моему, просто шайка голодных оборванных крестьян на это не способна.