Инквизитор - Кэтрин Джинкс

Джону О. Уорду (еще раз)

Благословенному отцу Бернару Ландоррскому, Магистру Ордена проповедников.

Бернар Пейр из Пруя, монах означенного ордена в городе Лазе, слуга ничтожный и недостойный, шлет поклон и нижайше просит о милости.

Когда Господь явился царю Соломону и молвил ему: «Проси, что дать тебе», царь Соломон ответил: «Даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло»[2]. Подобно Соломону, молил я об этом долгие годы, не жалея сил ради обличения еретиков, их сторонников, пособников и защитников в провинции Нарбонна. Ваше Высокопреподобие, я не притязаю на мудрость Соломона, но я знаю одно: поиск истины — долгий и кропотливый труд, подобный поиску человека в чужой стране. Страну требуется изучить, пройти много дорог и многих расспросить, прежде чем человек найдется. Таким образом, можно было бы утверждать, что путь к пониманию напоминает риторические изыскания, которые мы называем силлогизм — ибо только силлогизм движется от общего к частному, представляя истину как сумму многих истинных суждений, так что разумение одного рокового поступка должно следовать из понимания всех людей, мест и событий, которые сопровождали его либо предшествовали ему.

Ваше Высокопреподобие, я прошу у Вас понимания. Я нуждаюсь в Вашем заступничестве и Вашем благосклонном участии. Простри на ярость врагов моих руку Твою, ибо они изощряют язык свой как змея; яд аспида под устами их[3]. Возможно, Вы знаете о моем положении и отвернетесь от меня, но я клянусь, что был осужден безвинно. Многие были безвинно осуждены. И многие смотрели, не видя, и предпочитали покоиться во тьме своего невежества, чем узреть свет истины. Заклинаю Вас, Ваше Высокопреподобие, — примите это послание как светильник. Прочтите его и Вы многое увидите, многое поймете и многое простите. Блажен, кому отпущены беззакония (и чьи грехи покрыты)[4]. Но мои грехи были невелики и числом малы. И лишь по наветам и по зломыслию я наказан столь жестоко.

Итак, дабы осветить Вам путь, во имя Господа всемогущего, и Приснодевы блаженной Марии, и блаженного Доминика, отца нашего, и всех святых, я опишу события, произошедшие в городе Лазе и его окрестностях в провинции Нарбонна, и имевшие касательство к убийству нашего преподобного и благочестивого брата Августина Дюэза в праздник Рождества Пресвятой Богородицы года 1318 от рождества Христова.

При первой встрече с отцом Августином Дюэзом я подумал: «На этом человеке лежит тень смерти». Об этом говорили черты его лица, бескровного и истощенного, точно сухие кости в видении пророка Иезекииля. Он был высок и тощ, его плечи были сутулы, его кожа была сера, его щеки были впалы, его глаза почти сгинули в глубине его черных глазниц, его волосы были редки, его зубы были гнилы, его шаги — неверны. Он походил на живой труп, и не просто по причине своих преклонных лет. Я почувствовал, что смерть парит вблизи него, беспрестанно терзая его орудиями недуга: воспаление суставов — в особенности кистей и коленей, — дурное пищеварение, слабое зрение, запоры, затрудненное мочеиспускание. Недуг не коснулся только ушей, ибо слух он имел преострый. (Полагаю, что своим мастерством инквизитора он был обязан способности улавливать ноты неискренности в голосе человека) Кроме того, я убежден, что постоянное покаянное пощение могло способствовать болезни желудка, ведь он должен был переваривать пищу, которую презрел бы сам святой Доминик, пищу, которую я не решился бы назвать пищей, да к тому же в чрезвычайно скудных количествах. Я даже осмелюсь предположить, что будь он действительно мертв, он поглощал бы пищи немного больше, хотя при том, что обычными его кушаньями были черствый как камень хлеб, очистки отварных овощей и сырные корки, сделать это было не легче, чем жевать колючую изгородь. Без сомнений, он истязал себя, принося жертву во имя Господа.

Сам же я убежден, что воздержание не должно быть до такой степени суровым. Ангельский доктор[6]учил, что аскеза необходима монаху как средство умерщвления плоти, однако тот, кто аскетичен без меры, рискует впасть в соблазн. Не то чтобы отец Августин мучился напоказ: в его воздержании не было ни тщеславия, ни притворства, от коих предостерегает нас Христос, когда Он порицает лицемеров, принимающих на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися[7]. Отец Августин был не из таких. Если он умерщвлял плоть, то оттого, что ощущал свою греховность. Но среди монастырских свинопасов друзей у него не водилось, ибо он отбирал у них заплесневелую брюкву и подпорченные фрукты. Эти отбросы всегда принадлежали им — коль скоро брату мирянину в ордене доминиканцев владеть капустной кочерыжкой позволялось. Однажды я заметил отцу Августину, что, голодая сам, он заставляет голодать и наших свиней, а от постящейся свиньи проку никакого.

На это он, конечно, промолчал. Большинство инквизиторов хорошо знают, когда нужно прибегнуть к молчанию.

Так или иначе, отец Августин не только выглядел и, я уверен, чувствовал себя умирающим, но и вел себя соответственно: казалось, что он страшно торопится, словно дни его сочтены. И в качестве примера этой странной поспешности, я расскажу вам, что произошло вскоре после его прибытия в Лазе, менее чем за три месяца до его кончины, когда я попросил помощи в достойном деле «ловли лисенят, которые хотят испортить виноградники Господа». Иными словами, задержания некоторых врагов, осадивших Церковь со всех сторон, так что она стоит между ними словно лилия между тернами. Вы, несомненно, знаете, что это за враги. Может быть, они вам даже встречались — эти поставщики ересей, эти сеятели раздора, подстрекатели смуты, противники единства, которые подвергают сомнению истину, провозглашаемую Святым римским престолом, и оскверняют чистоту веры разными лжеучениями. Даже отцы Церкви не избежали порчи, происходящей от этих посланцев сатаны. (Не сам ли святой Павел учил нас: «Надлежит быть разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные».) Здесь, на юге, мы ведем борьбу со многими заблуждениями, многими зловредными общинами, названиями и учениями различающимися, но в равной мере ядовитыми. Здесь, на юге, ростки древней манихейской[8]ереси, осужденной блаженным Августином, укоренились особенно глубоко и до сих пор цветут пышным цветом, несмотря на праведный труд священного ордена доминиканцев.