Туристка - Мария Литошко

Ещё три месяца ушли понапрасну. Ничего не удалось предпринять, ничего не смогла сделать, за исключением одного: теперь я понимала их язык. Слова и предложения перестали быть непонятными звуками. Их смысл стал ясен, но я не просто понимала арабский — я пыталась говорить, хотя писать получалось с трудом.

Мать Рашида — Зуефа — предельно ясно объяснила сыну, что не позволит мне готовить и помогать остальным женщинам на кухне. Мне же хотелось иногда бывать в их компании, но лишь для практики в языке и чтобы не сойти с ума в тисках стен своей комнаты.

— Что нам может приготовить европейка? — с едва скрываемой неприязнью говорила она.

— Пусть учится готовить наши блюда, — отвечал Рашид.

— Я не стану есть еду, приготовленную её руками!

«Знала бы ты, что я и сама не желаю здесь быть, злая ведьма!» — молча думала я, стоя в стороне.

Эта женщина терпела меня только ради сына. Она ненавидела меня, а я ненавидела её и всех, кто ей дорог. Только Рашид дорожил мною, и потому надо было сохранить это доверие до нужного часа.

Потребовалось много времени, чтобы понять: кто есть кто. Убийцы из торгового центра оказались младшими братьями Рашида, а женщины, которых видела в день своей свадьбы, были их жёнами. Я не стремилась запомнить их имена, ибо разговаривать с ними мне не приходилось.

В доме для меня не нашлось дел, но Рашид не счёл это трагедией и поручил мне нечто иное и совершенно неожиданное. Несмотря на то, что ислам запрещает вешать в доме портреты людей, он очень захотел собственный портрет, а также — всех его братьев. Изображая каждый день их дьявольские лица, я всё больше и больше ненавидела свой талант.

Рашид привёз мне всё, что потребовалось. Рисуя, я ощущала его гордость, видела радость в каждой чёрточке его грубого лица и даже чёрные, как уголь, глаза в этот миг становились светлее.

— Ты жемчужина, Айлин! — говорил он, наблюдая, как я вывожу кистью точные линии. — Моя семья недовольна, но они просто не понимают — как мне повезло найти такую жену.

Мне удалось подойти к делу с хладнокровной точностью и перенести его образ на холст так безупречно, как если бы это было всего лишь фото. Ради портрета Рашид сбрил бороду, оставив только аккуратно выстриженные усы. Без неё он стал выглядеть моложе, красивее и не так устрашающе, словно стал другим человеком.

Когда Рашид взглянул на завершённый портрет, то был поражён.

— Ты изобразила меня лучше, чем я есть, — сказал он, рассматривая свой образ.

— Я никогда не приукрашиваю действительность.

— Мне приятно, что в твоих глазах я так привлекателен! Знаешь, а ты не только красивая, но и не такая, как все, — совершенно особенная! Жёны моих братьев похожи на серых глупых перепёлок. Они недостаточно красивы и умеют только готовить, — продолжал он. — Для меня они просто служанки в этом доме.

Рашид целовал мне руки с искренней любовью. Возможно, это чувство заставило его на время забыть о своей кровавой миссии: ни он, ни его братья пока не покидали дом, чтобы снова кого-нибудь убить. И я знала: гармония будет длиться, пока он верит во взаимность чувств.

Я так и не смогла понять — чем зарабатывал на жизнь Рашид. Он регулярно находился со мной, обучал языку, наблюдал, как я рисую портреты его братьев, не оставляя с ними наедине. Он доверял только себе и никому больше. Чтобы заслужить его доверие, мне удалось переступить через чувства презрения, отвращения и боли, которые усиливались отсутствием свободы, однако Рашид всё равно не спускал с меня глаз. Им руководила либо маниакальная привязанность, либо сомнения: я прибыла в этот дом не по своей воле, у меня есть прошлое, семья, и он не мог об этом забыть. Кроме любви, в его молчаливом взгляде порой улавливалась тень недоверия. Наверное, всё было слишком хорошо, и это пробуждало в нём мысль о моей неискренности.

Рашид не рассказывал о своих делах, его не интересовал мой внутренний мир и мои желания. Говорили мы только о его чувствах — ограниченная тема. Я слушала, но не слышала его. В моей голове изо дня в день бушевал только один вопрос: «Как мне выбраться отсюда?»

Однажды утром снова проснулась рано из-за кошмаров, превративших ночные сны в невыносимую пытку. Умыла лицо холодной водой, смыв следы очередной ужасной ночи, оделась и подошла к окну. Всё, как всегда. Однако сегодня мой измученный отчаянием взгляд привлёк календарь, который Рашид купил специально для меня. Все месяцы были написаны на английском языке, а рядом с каждым из них он написал перевод на арабский. Вчера я не обратила внимание ни на месяц, ни на число, отмеченное передвижным квадратом, а сегодня это повергло меня в шок: десятое октября! Уже осень! Через неделю будет мамин день рождения, а я не вернулась!

— Рашид, любимый, возьми меня с собой в город, пожалуйста! — осмелилась попросить, когда мы завтракали в обществе его матери.

— Ты уже просила, и я ответил, — сухо произнёс он. — Останешься дома. Заканчивай портрет Амаля, а потом продолжим уроки.

— Но я устала рисовать, и мне скучно всегда сидеть дома.

— Вечером выйдем в сад и пройдёмся. — Он поцеловал меня в лоб, а потом обратился к матери: — Следи, чтобы она находилась в доме.

И снова — поражение. Я поднялась с напольных подушек, намереваясь уйти.

— Ты куда? — его мать немедленно отреагировала на моё желание переместиться.

— В комнату.

Ведьма Зуефа проследила, чтобы я действительно вошла в свою комнату, а затем оставила у двери слугу. Но не знала она, что Юсуф уже не был предан ей так, как стал предан мне.

— Юсуф, — прошептала я через слегка приоткрытую дверь. — Войди, пожалуйста!

— Госпожа, хозяйка велела мне оставаться здесь. Боюсь, она может увидеть.

— Нет, не увидит. Заходи скорее!

Он боязливо осмотрелся по сторонам и вошёл в комнату.

— Мне нелегко говорить и трудно понимать. Пожалуйста, отвечай медленно, — запинаясь, попросила его и взяла себе в помощь словарь.

Мужчина кивнул.

— Мой муж и его братья — ты знаешь что-нибудь плохое о них?

— Они страшные люди! Творят зло, но думают, что совершают это во благо.

— Их семья знает об этом?

— Нет. Женщины ничего не знают. Знают только слуги. Нам много раз приходилось отстирывать кровь с их одежды.

— Я тоже знаю об этом, и поэтому мне страшно!

— Вас украли? — спросил он, и от этого вопроса у меня задрожали губы, а на глаза навернулись слёзы.

— Да. Меня заставили сюда приехать, — снова заглянула в словарь. — Мне приходится притворяться. Пока я делаю это, буду жить. Но мне необходимо позвонить семье! Родители ничего не знают обо мне. Юсуф, найди для меня телефон, умоляю!

Молила бы его ещё и ещё, даже на коленях, но этого не пришлось делать. Юсуф боялся, однако в помощи не отказал.