Хрущев - Уильям Таубман

Работа, честь, достоинство… Что ж, одно можно сказать точно — работы хватало. Чем дольше Хрущев оставался в Нью-Йорке, тем больше покушений на свое достоинство ему приходилось отражать. В ответ на обвинение в интервенции в Венгрию и невыполнении собственных предложений о разоружении он заявил: «Мы не боимся таких вопросов. Мы белых побили, а вы хотите нас запугать какими-то громкими словами. Нет, господа, кишка у вас тонка»142. На телешоу Дэвида Сасскинда Хрущев выглядел усталым, а сам ведущий, отнюдь не интеллектуал-тяжеловес (до создания собственного шоу он был театральным продюсером), не раз перебивал его и ставил в тупик ядовитыми вопросами и замечаниями. «Не торопитесь так, — проворчал наконец Хрущев. — Вы, конечно, человек молодой, а я уже не молод, однако я вам не уступлю…» Когда Сасскинд заметил, что его гость «воет на луну», Хрущев возразил: «Воет? У вас в стране считается, что так говорить вежливо? У нас, знаете ли, это грубость. Я вам, молодой человек, в отцы гожусь, и недостойно с вашей стороны так со мной разговаривать. Я никому не позволю так к себе относиться. Я сюда не лаяться приехал. Я председатель Совета министров величайшей социалистической страны в мире. Так что будьте любезны проявлять ко мне уважение…»143

Однако особого уважения Нью-Йорк к своему гостю не проявлял — скорее, глазел на него как на диковинку. «Кто бы ни присутствовал на встрече, — замечал один обозреватель, — все смотрят только на господина X. Стоит показаться в дверях его приземистой фигуре с энергичной походкой и широкой улыбкой на устах — к нему сразу устремляется толпа любопытных»144. Все в Нью-Йорке раздражало Хрущева. В обычных прогулках по соображениям безопасности ему было отказано, и он «бродил туда-сюда, как тигр в клетке», и глотал свежий воздух на маленьком балкончике145. По ночам не давал спать «беспрерывный треск» полицейских мотоциклов. «Сплошная артиллерийская канонада. Цилиндры у дежурных мотоциклов были охлаждены, и, когда их заводили, начинались выстрелы с выхлопами, как будто рвутся снаряды, и все у меня прямо под окном. Тут, как бы ни хотелось уснуть и каким бы уставшим ни был, спать невозможно. Я просыпался и валялся на кровати в ожидании, пока вернется сон».

Даже переселение в роскошный особняк в Глен-Коув, квазианглийский замок под названием Кенилворт, прежде принадлежавший Гарольду Прэтту, а затем приобретенный семьей Рокфеллеров, не принесло ему облегчения. Погода стояла по большей части теплая и ясная, однако и на идиллических лужайках Кенилворта «не раз слышались свистки и автомобильные сигналы», выражающие «недовольство в связи с нашим пребыванием в Америке»146.

Нервное напряжение Хрущева проявлялось отчасти и на публике, но в большой мере за закрытыми дверьми. Мохамеду Хейкалу, египетскому журналисту, хорошо знавшему Хрущева, показалось, что «в Нью-Йорке он был в необычном для себя настроении». Хрущев дважды встречался с Насером, один раз в Манхэттене, другой — в Глен-Коув, однако «встречи прошли неудовлетворительно, большая часть времени была потрачена на пережевывание старых споров»147.

Насер и другие руководители стран третьего мира составляли естественную «партию Хрущева» в ООН. Хотя тот и был недоволен тем, что их поддержка не привела к должному результату, с ними ему приходилось сдерживать свой гнев. Однако с собственным министром иностранных дел он не считал нужным сдерживаться. Однажды в советском посольстве Хрущев сидел за столом между Громыко и представителем СССР в ООН Валерианом Зориным. «Кто из вас министр иностранных дел?» — поинтересовался Хрущев. «Андрей Андреевич, конечно», — удивленно отозвался Зорин. «Ну нет! — проворчал Хрущев. — Дерьмо он, а не министр иностранных дел!»148

Так отплатил Хрущев Громыко за его преданность и многолетнюю верную службу.

В середине октября, когда Хрущев вернулся из Америки, до президентских выборов оставался всего месяц. Хрущев ждал их с нетерпением, полагая, что с новым президентом сможет «все начать сначала». А тем временем ему пришлось столкнуться с разразившимся на родине сельскохозяйственным кризисом.

В августе Хрущев докладывал Президиуму о результатах своей инспекционной поездки по Астраханской области. Несмотря на жалобы народа на нехватку мяса, которые он приписал «преступной некомпетентности» местного руководства, перспективы урожая, по его словам, были самыми благоприятными — как и в Калиновке, где он в том же месяце провел два дня. Как отличался от этого бодрого рапорта тон его записки, направленной в Президиум 29 октября! Нынешний год оказался для сельского хозяйства худшим со времени смерти Сталина. Особенно горькое разочарование принесло любимое детище — целина, которую во время пребывания Хрущева в Америке инспектировал его помощник Андрей Шевченко. Мясо, молоко и масло повсюду были в дефиците. Все настолько худо, писал Хрущев, что «если мы не примем необходимых мер, то окажемся отброшены к ситуации 1953 года». После всех ожиданий, возбужденных и поддерживаемых Хрущевым, это вызвало бы не только экономический, но и политический кризис. «Думаю, все мы понимаем важность проблемы», — обращался он к коллегам. Однако предлагаемые им «необходимые меры» не представляли собой ничего нового: все те же бюрократические перетасовки (реорганизация партийной структуры на целинных землях), все та же кукуруза (а кроме того, новая порода уток, с которой он познакомился в Индонезии и теперь собирался разводить в дельте Волги), давление на крестьян с тем, чтобы они сдавали своих коров в колхозные стада, — и, разумеется, выставление в качестве примерного хозяйства, на которое должны равняться все колхозы его родной Калиновки1.

За октябрьской запиской последовали пять месяцев лихорадочной кампании по оживлению сельского хозяйства. Хрущев назначил на январь специальный пленум ЦК и конец осени провел, диктуя пространный доклад. После пленума началась двухмесячная поездка, точнее, серия поездок: Хрущев метался по стране, словно по фронтам войны, стараясь мобилизовать советских крестьян и надзирающих за ними функционеров2. Украина (28 января), Ростов (2 февраля), Тбилиси (7 февраля), Воронеж (11 февраля), Свердловск (2 марта), Новосибирск (8 марта), Акмолинск (14 марта), Целиноград (18 марта), Алма-Ата (31 марта): на каждой остановке он произносил пламенные речи, полные негодования в адрес никчемных и коррумпированных функционеров.

На пленуме ЦК в январе 1961 года он говорил, что Министерство сельского хозяйства позволяет «играть роль экспертов кому угодно. Картошку есть ему случалось — и уже воображает, что в сельском хозяйстве разбирается…». Кого же, по мнению Хрущева, можно было назвать настоящим экспертом? Трофима Денисовича Лысенко, сногсшибательным успехам которого была отведена немалая часть доклада3. Это не кукуруза у вас «на стебле гниет», бушевал Хрущев на Украине, — это «руководство ваше гниет, а на кукурузу сваливает». Вот сидит товарищ Кальченко, член ЦК и заместитель председателя Совета министров Украины: «Ему плевать, что он допустил ошибку — все как с гуся вода»4. Вдруг Хрущев припомнил, что пастухов и свинопасов прежде «считали людьми совсем никчемными… я это говорю, — продолжал он со смесью гордости и стыда, — потому что… и сам был пастухом, а теперь народ и партия сделали меня первым секретарем Центрального Комитета партии и Председателем Совета Министров СССР. Как видите, и среди пастухов есть стоящие люди. (Продолжительные аплодисменты.) Поймите меня правильно, товарищи, не вините меня, что я будто бы себя расхваливаю. (Оживление, аплодисменты.) В конце концов, я ведь не сам себя назначил — это вы меня выбрали, а вы бы не выбрали человека, не заслуживающего доверия. Я к вашему решению отношусь с уважением. Если вы меня выбрали, значит, я чего-то стою»5.