Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо

В Африке после смерти в 1468 году негуса Зара Якоба экспансия Эфиопии прекратилась и наступил перерыв в череде гражданских войн; с 1494 года, когда негус Эскендер умер после военного поражения в Аделе, перспективы возрождения были слабыми. Сонгай, объединивший два крупных торговых центра в среднем течении Нигера, мог бы произвести впечатление на космического наблюдателя: в Гао и сегодня можно видеть гробницу Мухаммада Турея; это кирпичная насыпь, ощетинившаяся балками, словно для того чтобы предотвратить жертвоприношения, достойный мавзолей для принца-воина; но, подобно другим империям Сахеля, которые ему предшествовали, Гане и Мали, Сонгай оставался запертым в саванне, где может действовать кавалерия; пустыни и тропические леса создавали для него естественные границы.

С точки зрения космического наблюдателя, и другое перспективное государство Черной Африки — Мвене Мутапа — имело такие же ограничения. Правители этого государства никогда не стремились к непосредственной власти за своими границами. Их страна была богата тканями и солью, слонами и золотом, и их вполне устраивали береговые поселения, которые позволяли торговать через Индийский океан. Между тем (если бы нашего космического зрителя интересовали богатство и великолепие) самым заметным правителем Африки в конце XV века он бы счел Квайт-бея из Египта, хотя эксперименты султана в области алхимии и завершились неудачей; султан мстительно ослепил придворного алхимика Али Ибн-аль-Маршуши за то, что тот не сумел превратить неблагородный металл в золото. Однако ни одно египетское государство не сумело распространить свое господство на Азию или в глубины Африки. Египет мамелюков не смог с помощью богатства превратить государство в империю, возможно, из-за слабости государственной структуры, которой руководила военная каста, предоставлявшая великолепную легкую кавалерию, но в сфере пехоты и артиллерии зависевшая от наемников и сбора налогов[1022]. Каждая империя должна пройти проверку средой: способна ли она приспособить среду своего обитания так, чтобы та поддерживала территориальное расширение. Ни один африканский правитель того периода не был заинтересован в проведении подобной проверки.

Более впечатляющее расширение привлекло бы внимание космического наблюдателя в западном полушарии, где ацтеки и инки правили двумя наиболее успешными военными государствами. Трудно судить о точности хронологии инков, но в 1490-е годы их империя, вероятно, приближалась к пику своего роста, протянувшись более чем на тридцать градусов долготы от Кито до реки Био-Био и включив в себя почти все оседлые народы и племена района Анд. Длинное узкое государство проходило через множество климатических зон, а поскольку на его территории располагалась высокая и крутая горная цепь, в нем были представлены почти все природные зоны, известные человеку, от высокогорий Анд до побережий и джунглей у их основания. Если бы космический наблюдатель оценивал потенциал в понятиях приспособления к среде, он, несомненно, счел бы инков самыми впечатляющими создателями империи своего времени. Против них говорила бы их техническая отсталость: инки не использовали твердые металлы; но истинная проверка технологии — ее пригодность в свое время и на своем месте, а с этим у инков все было в порядке.

Их центрально-американский эквивалент, ацтеки, не столь жестко контролировали зависимые от них племена, но и их гегемония к 1490-м годам заметно усилилась. Это было правление Ауицотля, которого в колониальные времена вспоминали как величайшего из ацтекских завоевателей. Ему приписывали покорение сорока пяти общин от реки Пунако на севере до Ксоконоско на тихоокеанском побережье, там, где теперь граница Гватемалы, — на юге. Его армии стремительно преодолевали во всех направлениях тысячи миль страшно пересеченной местности. Они действовали в средах почти столь же разнообразных, как у инков, что отражено в перечнях дани, которую получала столица ацтеков Теночтитлан: какао и хлопок доставлялись с низин на спинах сотен тысяч носильщиков; сюда же поступали экзотические дары леса вроде плодов дерева кецаль и шкур ягуаров, редкие раковины с побережья Мексиканского залива, нефрит и янтарь, медь и благовония с далекого юга, золото из Мексики и оленьи шкуры и курительные трубки для табака из-за гор (см. выше, с. 357–359).

Мало государств «Старого Света» могут поспорить с этими американскими гегемониями в стремительности и масштабах расширения и разнообразии сред. В Западной Европе морские империи конца Средневековья находились в расстройстве и упадке: барселонская династия прервалась, правление перешло в чужие руки, и государство ослабло и уменьшилось; закончились времена республики Генуя, и генуэзские купцы довольствовались тем, что богатели под иностранным владычеством. Венеция все более последовательно обращалась к собственной terra ferma[1023]. Основные сухопутные государства прошлого: Великобритания, Польша, Венгрия — отказались от имперских притязаний или встретили сильных противников. Кастилия в этом десятилетии необычайно быстро росла, но завоевание Гранады и Канарских островов могло показаться космическому наблюдателю бесперспективным и чересчур трудоемким, а приобретение Эспаньолы и Мелильи — малозначительным. Португалия не сделала никаких территориальных приобретений, если не считать колонизации островов в Гвинейском заливе отрядами отчаявшихся изгнанников и беженцев[1024]. Франция была в этот период самым быстро расширяющимся европейским государством, но действия Карла VIII в Италии, стратегически неразумные, отвлекали от более перспективных границ и ввергали Францию в тяжелые войны.

Только государства на восточном краю Европы проявляли агрессию и динамизм, достаточно заметные, чтобы произвести впечатление на космического наблюдателя: Московия и, возможно, Оттоманский султанат. 1490-е годы часто считаются перерывом в завоеваниях Оттоманской империи, потому что в начале этого десятилетия мамелюки остановили продвижение армий Баязида II на спорной сицилийской границе. Однако с турецкой точки зрения это был несомненный успех, потому что он подорвал имперские претензии мамелюков, стремившихся стать повелителями всех правоверных. Турки использовали возможность реорганизации своих сил. Когда Оттоманская империя и мамелюки сошлись в следующей войне, преимущество турок было очевидно, а исход неизбежен. Аналогично военные кампании Баязида на границах с Венгрией и Польшей на протяжении 1490-х годов сопровождались скромными вторжениями на чужие земли и не дали никаких территориальных приобретений, но лишь потому, что военные действия велись в карательных, предупредительных или сдерживающих целях и небольшими силами; если бы турки нацеливались на большие приобретения, они могли бы выставить гораздо более мощные и многочисленные армии. Практической их целью была демонстрация силы.

Большее значение имели события исхода десятилетия, когда Баязид начал успешную морскую войну с Венецией, используя самые большие военные корабли, какие только были известны на Средиземном море (см. выше, с. 432). Оттоманское государство на средиземноморской арене было неопытным новичком, а Венеция — одним из старейших и наиболее успешных морских государств; но преимущество турок с самого начала военных действий было очевидным. Они прорвали объединенный венецианско-французский флот, вошли в Коринфский залив и захватили Лепанто. Война, продолжавшаяся все следующее десятилетие, дала туркам три ощутимых и долговременных преимущества: у них появилась своя средиземноморская империя, они господствовали на всем Восточном Средиземноморье вплоть до Лепанто и — прежде всего — доказали свою удивительную приспособляемость[1025]. Стоит повторить: с тех пор как римляне неохотно вышли в море, чтобы покорить Карфаген, примеров такого успешного овладения моря сухопутным народом не было. Если бы космического наблюдателя попросили отметить потенциально значительное морское событие десятилетия, он скорее указал бы на начало морского господства Оттоманской империи, чем на блуждания скромной флотилии Васко да Гамы.