Горбачев. Его жизнь и время - Уильям Таубман

В МГУ, “альма-матер” Горбачева, Рейган стоял под гигантским мраморным бюстом Ленина, перед огромной мозаикой с развевающимися красными флагами и читал лекцию по основам гражданственности, превознося преимущества американской демократии. Он цитировал Майкла Джексона, потчевал молодых слушателей бородатыми анекдотами и непринужденно опирался о кафедру, украшенную президентской печатью, когда отвечал на вопросы. Под конец публика аплодировала ему стоя. Попытка четы Рейган прогуляться по Арбату – длинной и оживленной пешеходной улице с уличными художниками, продавцами матрешек и музыкантами – быстро вызвала такое скопление народа, что советская служба охраны запаниковала и принялась грубо расталкивать собравшихся зевак, чтобы Рейганы могли вернуться к своему лимузину. Во вторник утром оба лидера вышли из кремлевского кабинета Горбачева и, пройдя через Спасские ворота, зашагали по брусчатке Красной площади. Огромное пространство площади заранее очистили от народа, оставив лишь несколько группок людей. “Я в восторге от русских женщин”, – поведал Рейган одной из этих групп, состоявшей по большей части из женщин. “Поздоровайся за руку с дедушкой Рейганом”, – сказал Горбачев светловолосому малышу, которого он забрал у матери и сгреб в охапку. Потом Горбачев (в светлом костюме) и Рейган (в темном) встали рядышком и приобняли друг друга за талии. Когда они вернулись в Кремль и остановились возле Царь-пушки (такой тяжелой, что из нее невозможно стрелять), кто-то из журналистов спросил Рейгана: “Вы по-прежнему считаете нашу страну империей зла?” “Нет, – ответил президент. – Это было в другое время, в другую эпоху”. “Теперь вы – старые друзья?” – последовал другой вопрос. “Да, да!” – немедленно откликнулся Горбачев. “Да”, – добавил Рейган[1446].

Теперь “Майкл” и “Ронни” в самом деле сделались друзьями. Но им приходилось мириться с тем, что их жены так и не подружились. “Меня вообще легко заставить нервничать, – признавалась госпожа Рейган в своих мемуарах, – но особенно я волновалась перед поездкой в Москву”. Отчасти потому, что – “с ужасом думала о том, что могу сказать или сделать что-нибудь не то и нечаянно спровоцировать Третью мировую войну”, – но еще и потому, что приближался неизбежный поединок со второй первой леди. Даже если в Вашингтоне госпожа Горбачева “вела себя невежливо неумышленно”, вспоминала Нэнси Рейган, “теперь им предстояло поменяться ролями”. Госпожа Рейган, смущенная тем, что ее соперница, похоже, была хорошо знакома с американской культурой, попросила Биллингтона помочь ей разобраться в русской культуре. И действительно, вскоре состязание между дамами возобновилось: в Успенском соборе Кремля, построенном в XV веке, госпожа Рейган заинтересовалась иконами, а потом спросила, проводятся ли здесь богослужения – тем более в нынешнем 1988 году, когда отмечается 1000-летие Крещения Руси? (Советникам госпожи Рейган следовало бы предупредить ее, что от такого политически бестактного вопроса лучше воздержаться.) “Нет”, – отрывисто ответила Раиса Горбачева. “Я вовсе не хотела сказать ничего оскорбительного”, – утверждает в своих мемуарах госпожа Рейган, однако ее слова, по-видимому, “были расценены именно так”. А через два дня в Третьяковской галерее почти в точности повторилась еще одна вашингтонская сцена, только роли поменялись: теперь уже госпожа Рейган воспротивилась попыткам госпожи Горбачевой увести ее от журналистов: “Нет, подождите минуточку. Я хочу кое-что сказать. Я хочу кое-что сказать. Хорошо?” [1447]

Нэнси Рейган хотела всего-навсего сказать “спасибо”. Но ей трудно было вставить хоть словечко. В итоге, когда выяснилось, что в поездке в Ленинград первую леди будет сопровождать госпожа Громыко, госпожа Рейган очень обрадовалась. Но она осталась недовольна приемом в загородном доме Горбачевых (куда они все – вместе с супругами Шульц и супругами Шеварднадзе – отправились после балета в Большом). Когда американцы уже явно утомились и собрались уходить, Раиса Горбачева вдруг вскочила и сказала: “Нет-нет, пожалуйста, сядьте. Я хочу кое-что сказать”. Она говорила разные добрые слова, вспоминала потом госпожа Рейган, “но, как обычно, говорила слишком долго”[1448].

В последний день саммита Горбачев провел свою первую в истории пресс-конференцию, которую показывали по телевидению в прямом эфире из только что отремонтированного пресс-центра при МИДе. Пообещав вначале журналистскому корпусу сказать всего несколько слов, он затем витийствовал целый час, почти не подглядывая в записи. Саммит он назвал “огромным международным событием”, но предостерег от “эйфории и чрезмерного оптимизма”. Спустя четыре дня, на заседании Политбюро, он был уже не столь сдержан: “Наш прогноз оправдался”. Президент “показал себя реалистом”. “Тут он соприкоснулся с народом”. “Наши люди” продемонстрировали к нему “дружелюбие”. Американцы в дни его визита увидели по телевизору “нашу жизнь, простых советских людей”. “В общем, произошел важный поворот в советско-американских отношениях”. Посол Мэтлок держался того же мнения: личная похвала Рейгана в адрес Горбачева “помогла, пожалуй, больше, чем какое-либо другое событие в отдельности, получить в СССР поддержку для горбачевских реформ”.

Впрочем, предстояло сделать еще очень многое. Соглашение по СНВ, которому Горбачев придавал столь большое значение, казалось таким же недостижимым, как и раньше. А до окончания президентского срока Рейгана оставалось всего полгода. Возбуждение, вызванное саммитом, не отменяло досадных внутренних проблем. К тому же одна из них вновь всплыла в ходе пресс-конференции. Пока длился саммит, Ельцин тоже давал интервью журналистам, и, среди прочего, он призвал отправить в отставку Лигачева. Когда Горбачева спросили об этом на пресс-конференции, советские чиновники, сидевшие на возвышении, заметно побледнели. Репортер Дон Обердорфер писал, что “еще чуть-чуть – и я бы увидел, как крутятся шестеренки в мозгу [Горбачева]”, а затем “он набросился на Ельцина с внезапной яростью”, в очередной раз заклеймил взгляды, высказанные им в октябре 1987 года, и пригрозил, что Ельцина снова могут вызвать в ЦК для объяснений. От уже назревшей проблемы, какой стал Лигачев, Горбачев только отмахнулся: “Нет такой проблемы. Все”[1449].

Третий саммит должен был состояться в декабре в Нью-Йорке. Тем временем, московская встреча ускорила налаживание связей между советскими и американскими дипломатами. Министры обороны Фрэнк Карлуччи (сменивший Уайнбергера) и Дмитрий Язов встречались в Швейцарии, а потом, в августе, Карлуччи прилетал в Москву. Заместитель госсекретаря Джон Уайтхед тоже приезжал в Москву, и в ходе бесед, посвященных региональным конфликтам, по словам Мэтлока, “советские чиновники всерьез взялись за поиск решений”. Но Шульц с Шеварднадзе, хотя и продолжали переговоры о сокращении стратегических вооружений, так и не сдвинулись с места. Учитывая перевес СССР в области обычных вооружений, Вашингтон по-прежнему полагался на стратегическое вооружение как на средство сдерживания угрозы, и Сенат непременно выразил бы бурный протест, если бы было подписано хоть какое-то соглашение об СНВ и не был устранен дисбаланс в распределении обычных вооружений. Кроме того, вице-президент Буш не хотел подписывать подобного соглашения, пока ему приходилось заигрывать с консерваторами в ходе предвыборной кампании[1450].