Родина - Фернандо Арамбуру

Однако самым действенным противоядием из тех, какими располагал Хосе Мари против всей этой отравы – тоски, угрызений совести и чувства жизненного краха, была ненависть. В тюрьме у него в душе поселилось глубокое и вязкое бешенство. Выплеснуть его наружу он не мог, и оно постоянно подогревалось на медленном огне. Ничего похожего он не испытывал даже в те дни, когда пускал в ход оружие. Правда, тогда им двигали совсем другие мотивы. Ну, скажем, сознание своего долга. Надо кого-то шлепнуть? Значит, выпустим в него пару пуль, кем бы он там ни был. Но теперь его ненависть была беспримесной и жестокой – последствие избиений, испытанного унижения, убеждения, что со всем его народом делают то же, что и с ним самим. Ненависть освежала Хосе Мари в летнюю жару, грела в зимние ночи. Блокировала любые проявления сентиментальности. Если бы он мог убивать взглядом, не раздумывал бы ни секунды и в каждой из тюрем, где ему довелось сидеть, убивал бы и убивал.

Но тут появилась Айнчане, девушка из Ондарроа. Она была на два года младше Хосе Мари. Ее родители держали ресторан, где она тоже трудилась. До знакомства с ней Хосе Мари получал письма и от других баскских девушек. Дело в том, что в барах, которые посещали леваки, и в других местах обычно висели плакаты с фотографиями сидевших в тюрьмах боевиков ЭТА. А рядом с каждым портретом, как правило, указывались имя заключенного и название исправительного заведения, где его содержат. Хосе Мари и его товарищам довольно часто писали девушки, для которых они являлись настоящими героями. Письма были полны восхищения, желания морально поддержать, а также помочь сидящим в тюрьме gudaris почувствовать себя менее одинокими. Со временем эти послания нередко превращались в любовные.

Хосе Мари и Айнчане переписывались целый долгий год, прежде чем встретиться. Поначалу они писали друг другу на эускера. Но перешли на испанский, как только поняли, что так почта проверяется быстрее и Хосе Мари вручали письма гораздо раньше. И вот наступил день, когда Айнчане приехала к нему на свидание в Пуэрто-I. Она не была толстой, нет, скорее крупной и крепко сбитой, привлекательной, смешливой, располагающей к себе и очень разговорчивой. Это именно ей пришла в голову мысль ходатайствовать о личном свидании, после того как Хосе Мари, одолевая свою нелепую и толстокожую робость, признался ей в зале для свиданий, что на самом деле он пока еще не… до сей поры еще никогда… хотя у него была девушка в их поселке, но она была такая, что к ней не подступишься.

– На улице поцеловать себя не позволяла.

И вдруг он услышал звонкий смех Айнчане.

Хосе Мари во всем подчинился ей. Он узнал, что такое нежность, ласки, любовные слова, сказанные на ухо, – и ему было очень хорошо. Вот в чем беда. Ночью, лежа без сна, он вдруг совершенно неожиданно понял – словно на него обрушился тюремный потолок, – что лишается самого лучшего в жизни. Нельзя сказать, чтобы он не думал об этом и раньше. Но сейчас у него впервые появилось физическое ощущение, что по его же собственной вине молодость осталась за бортом.

Несколько дней спустя, смотря по телевизору матч между “Реалом” и “Атлетиком”, Хосе Мари следил не за мячом, не за ходом игры, а за людьми, заполнившими трибуны стадиона. Они были такими же басками, как и он сам, в руках держали национальные флаги или плакаты, некоторые с требованием перевести заключенных в тюрьмы Страны басков. Он наблюдал за тем, как они прыгают, и поют, и ликуют. А еще он смотрел картинки в выпуске новостей, сопровождавшие сообщение о том, что на севере полуострова установилась очень жаркая погода. Потом показали пляж Ла-Конча в Доностии, людей в купальных костюмах – отдыхающих басков, почти счастливых басков, которые прогуливались по берегу, плавали и загорали. Влюбленные пары лежали на полотенцах, мальчишки плавали на маленьких лодках, дети копали песок пластмассовыми лопатками. Ни с того ни с сего он почувствовал горечь во рту, и не только во рту – она просочилась в самую сердцевину его убеждений и раздумий.

У них с Айнчане была еще одна интимная встреча, и молнией вспыхнуло блаженство, правда немного торопливое. Сама эта комната с кроватью, на которой совокуплялось невесть сколько пар, мало располагала, по правде сказать, к бурному излиянию романтических чувств. И снова, оставшись в одиночестве, Хосе Мари заметил, будто что-то у него внутри изо всех сил пытается переломить его, что мачта начинает гнуться, а весь корабль вот-вот пойдет ко дну. Некоторое время спустя Айнчане перестала ему писать. Что ж, наверное, нашла кого-то другого. Такое случается нередко. Беда в том, что в тюрьме пережить это тяжелее.

Вначале – в самом-самом начале – Мирен ездила на свидания с Хосе Мари два, а то и три раза в месяц. Из дому она выходила решительным шагом, настроенная геройски, и буквально рвалась в бой. Едва завидев здание тюрьмы, хмурила брови и сжимала зубы. Высказывала свое недовольство грязью в комнатах для свиданий. Громко спорила по поводу того, истекли уже или нет отведенные им сорок минут. Ссорилась в зале для свиданий с тюремщиками, к которым обращалась на “ты”, упрекая за то, что “баскские заключенные” разбросаны по разным тюрьмам страны, как будто можно было винить в этом персонал – ведь это было все равно что ругать их за то, что они носят форму. Она, к примеру, спрашивала, почему они заставляют родственников совершать такие долгие поездки. Или: какая разница, пусть бы держали ее сына не в этой тюрьме, а где-то поближе к дому, все равно и там, и там сидел бы взаперти, а стены, они везде одинаковые. Сеньора, если вы желаете подать жалобу, направьте ее в… Здесь враждовали между собой разные языки, акценты, характеры… А однажды в Пикассенте после долгой и тяжелой дороги, когда у них прокололась шина – мы чуть не разбились насмерть! – ей не позволили войти в комнату для свиданий. Просто не позволили, и все. Во всяком случае, так она рассказывала потом в поселке. И она вроде бы поутихла. И вправду поутихла? Если бы! Просто стала выпускать пар в автобусе – как по дороге туда, так и обратно. Но гневу своему все-таки полной воли уже не давала. Со временем она научилась держать при себе свое возмущение, научилась терпеть.

К концу первого года Мирен взяла за правило навещать Хосе Мари только раз в месяц. И продолжала соблюдать такой распорядок до сегодняшнего дня с редкими исключениями – скажем, когда у Аранчи случился удар. Три месяца Мирен выхаживала дочь и не могла приезжать к сыну. А Хошиан? Он сопровождал ее в лучшем случае пару раз в год. Поначалу ездил чаще, но они вечно ссорились.

Хосе Мари и Мирен беседовали на баскском и про некоторые вещи говорили загадками и намеками, боясь, что их диалог записывается на пленку.

– Хосечо покинул нас. Отпевание в понедельник. Сам знаешь, почему так случилось. Быстротечный рак.

– А мясная лавка?

– Там теперь все дела ведет Хуани. А что ей остается? Покупатели-то идут. Мы ей помогаем чем можем.

Хосе Мари не мог не заметить, как старается мать поднять ему настроение. Видел и то, с какой гордостью она рассказывает обо всем, что происходит в поселке, перечисляя имена знакомых, которые спрашивали про него и передавали ему привет.