Родина - Фернандо Арамбуру

Ни матери.

Которая, кстати, в следующие свои посещения, уже зная, что Аранча послала ему свою фотографию, показала сыну и другие. Аранча на площади в поселке, Аранча с сиделкой, с отцом у калитки, ведущей на огород, с Горкой и его мужем в день свадьбы; Аранча дома на кухне; а вот она делает несколько неуверенных шажков в кабинете физиотерапии. Эти фотографии Хосе Мари разглядывал, делая серьезные, заинтересованные, иногда шуточные комментарии, но они не произвели на него такого сильного впечатления как та, самая первая.

Сестра продолжала писать ему, но нерегулярно. Иногда он получал от нее два письма за одну неделю, а следующего ждал месяц. Так прошел год. В начале января Аранча прислала новую фотографию. На обороте можно было прочесть: “Здесь я со своей лучшей подругой”. За инвалидной коляской стояла Биттори, хотя и не такая веселая, как Аранча, но все-таки улыбающаяся. Хосе Мари с трудом узнал жену Чато в этой худой женщине, которая выглядела очень неважно. Какая она стала старая. И постарела куда сильнее, чем наша мать. В письме, сопровождавшем фотографию, он нашел объяснение: “Она очень больна”. И двумя строками ниже:

Ох уж эти женщины, как здорово они умеют ловить нас в свои сети. Лежа на койке в камере и ни о чем не думая, Хосе Мари смотрел в окно на квадратик голубого неба. Ему не хотелось двигаться, не хотелось вообще ничего делать – только вот так лежать, заложив руки за голову. Наконец появились какие-то мысли. Скорее образы. Время вдруг очень быстро стало прокручиваться назад. Теперь оно превратилось в пленку, которая показывала его жизнь от настоящего к прошлому. Вот он вышел из одной тюрьмы и попал в другую, потом в следующую, его били, потом арестовали, потом он снова включился в вооруженную борьбу. Вот дождливый день, когда Чато глянул ему в глаза, вот паб, где он впервые выстрелил в человека, вот Франция, а вот их поселок, ему самому девятнадцать лет – и тут резвый бег мысленных картинок внезапно остановился. И он нарисовал себе иную судьбу, которая вела к исполнению главной мечты его жизни – он вошел в состав команды по гандболу клуба “Барселона”.

И вдруг Хосе Мари понял: чтобы попросить прощения, надо обладать куда большей смелостью, чем для того, чтобы выстрелить из пистолета или привести в действие бомбу. И то и другое может сделать кто угодно. Достаточно быть молодым, легковерным и иметь горячую голову. А чтобы искренне, хотя бы только в словесной форме, попытаться загладить причиненное тобой зло, надо быть до чертиков смелым. Но на самом деле Хосе Мари останавливало что-то совсем другое. Что? А хрен его знает. Ладно, салабон, давай уж признавайся. Да, меня пугает то, что старуха покажет письмо какому-нибудь журналисту и начнется обычный цирк с раскаявшимся террористом, и в поселке его осудят, а из таверны “Аррано” уберут, к чертям собачьим, его фотографию. Да и мать хватит кондрашка.

День был пасмурный. Биттори высунулась на балкон, чтобы проверить, какую погоду нагоняло к ним море. Темнота от одного края неба до другого. Дождь лупил как бешеный, так что сама ты до кладбища не доберешься, давай я отвезу тебя на машине. А ведь еще утром временами проглядывало солнце. Биттори, как обычно, поболтала с Аранчей на углу площади. Ближе к полудню села на автобус и, не успев доехать до дома, увидела, что начался страшный ливень. И с тех пор не прекращался.

Шавьер по телефону:

– И как тебе только в голову пришло ехать на кладбище, погляди, что делается на улице?

– Я должна рассказать Чато очень важные новости.

– Мама, ради бога, оставь эти игры.

Он заехал за ней в четыре. Плащ на плечах мокрый. Она взяла зонтик и сунула в сумку письмо. В глазах у Биттори то и дело вспыхивали искры счастья. А если не счастья, то просто радости. Причину Шавьер знает. Вчера, уже довольно поздно вечером, они с сестрой заехали к матери по ее просьбе. Встревоженная Нерея спросила, что случилось и чем вызвана такая срочность. Тогда Биттори все им рассказала, продемонстрировала и прочитала письмо, едва справляясь с эйфорией, в то время как у сына и дочери лица постепенно мрачнели.

– Значит, именно этого ты так страстно желала?

– Именно этого, дочка.

– Ну вот, твоя мечта сбылась. Можешь успокоиться.

Да, но теперь надо сообщить об этом Чато. На лестничной площадке Шавьер заметил, что мать вышла из квартиры в тапочках.

– Слава богу, что ты вовремя мне сказал.

Время от времени Шавьер отводил глаза от дороги и поглядывал на Биттори. Ею можно было только восхищаться, если вспомнить, как тяжело она больна. Дворники – щелк-щелк – безостановочно делали свое дело.

Биттори:

– Смотрю на этот дождь, и ты даже вообразить не можешь, о чем я думаю.

– О том, что точно так же лило, когда убили отца.

– Как ты догадался?

– С тех пор много раз шел такой же сильный дождь.

Он подвез мать почти к самым кладбищенским воротам. Посмотри, это ведь настоящий потоп. Биттори медленно и не без труда вылезла из машины, наверное, ее мучила боль в животе, в чем она не желала признаваться сыну. Может, она хочет, чтобы он сходил на кладбище вместе с ней? Нет. Ему ждать здесь? Как желаешь, дольше чем на полчаса я не задержусь.

Разговор шел под шум дождя – дождевые капли со вкрадчивой яростью разбивались о землю и с дробным перестуком – о зонтик Биттори. Слава богу, что нет ветра. СКОРО О ВАС СКАЖУТ ТО, ЧТО СЕЙЧАС ГОВОРИТСЯ О НАС: ОНИ УМЕРЛИ!!! Это звучит зловеще и обыденно. Людям не хочется возвращать планете данные им на время атомы. А ведь на самом-то деле странное и исключительное явление – это как раз быть живым. Шавьер подождал, пока мать, одетая, как и положено, в черное, скроется за воротами кладбища, а потом поехал искать, где бы припарковаться.

Биттори несла в сумке кусок пластика и платок, правда непонятно зачем. Не стану же я садиться на залитую водой плиту?

– Чато, Чатито, ты меня слышишь? Дождь такой же, как и в тот день, когда тебя убили. Но сегодня я принесла тебе новости.

И она рассказала ему, стоя под зонтом у края могилы, что без Аранчи, без ее доброго посредничества, она, Биттори, не сумела бы замкнуть этот круг. Аранча смягчила сердце террориста, уговорила сделать нужный шаг. И он его сделал. Зачем это было нужно Аранче? Затем, что она его любит. Он ее брат, и я это понимаю. Она не оправдывает того, что он натворил. Напротив, судит его очень сурово, не миндальничая. Но он ее брат. Она пытается всеми средствами помочь ему освободиться от себя самого, вырваться из чудовищного прошлого. И когда Аранча узнала о муках совести, которые он испытывает в тюремной камере, она написала мне на своем айпэде: “Что-то в душе у него меняется. Он много думает. Это хороший признак”.