Родина - Фернандо Арамбуру

– Это на случай, если вернется кошка. Но боюсь, что с ней приключилась какая-то беда.

– Вчера я была в больнице и виделась с Аранчей.

– Она мне об этом рассказала нынче утром.

– А, ну и хорошо. На самом деле я специально пришла, чтобы рассказать тебе о нашей встрече, но раз ты уже знаешь…

– Я знаю версию Аранчи. А не твою.

Терпение. Они сидели друг против друга у низкого столика, между ними стояли ваза с цветами и две чашки растворимого кофе без кофеина. Нерея рассказала, с какой целью отправилась в больницу и как прошло их свидание. Биттори то и дело перебивала:

– Да, я уже знаю.

И это еще больше нервировало Нерею. Терпение. Дыши глубже, девушка. Спокойствие и терпение. Она стала рассказывать дальше.

Биттори:

– Да, и это я тоже уже знаю. А сейчас ты скажешь, что Аранча сделала шесть шагов без посторонней помощи.

– Четыре.

– Мне она сказала, что шесть.

– Уходя, я столкнулась с ее матерью. Про это тебе Аранча тоже рассказала?

– Нет, про это не рассказала.

Через балконную дверь в комнату проникала вечерняя свежесть, которую делала все более и более ощутимой примесь морской влажности. Освещение? В гостиной было темновато. Но Биттори это устраивало. Нерею же преследовало ощущение, будто она оказалась внутри пещеры, устроенной прямо в квартире. Знала бы, принесла бы с собой фонарик. А на стене часы с маятником лениво и привычно пробили восемь. Обстановка была странная – тусклое освещение и будто повисшая в воздухе густая печаль. Все в квартире – и стены, и мебель – было пропитано неким характерным запахом, который был если не отталкивающим, то и не слишком приятным. Такой же запах исходил от одежды и тела моей матери, когда я ее обнимала.

– И ты остановилась, чтобы поговорить с ней?

– Да нет. Когда до меня дошло, кто со мной поздоровался, она уже далеко ушла со своими внуками.

– Так она была с внуками? И какие они?

– Мальчишка высокий, девочка милая. Но я видела их только со спины. Да, кстати, Аранча рассказала кое-что, о чем ты мне ни словом не обмолвилась.

– Это еще о чем?

– По ее словам, она переживает из-за твоей болезни. Меня удивило, что она знает про нее больше, чем я.

– Тебе наверняка все уже прекрасно известно. Как я понимаю, вы с Шавьером время от времени беседуете. Правда, он не знает, что я позвонила Арруабаррене. Врач сказал, что все объяснил Шавьеру и уже сын должен объяснить мне то, что следует объяснить. Это было в пятницу на прошлой неделе, и я до сих пор жду. Хотя твой брат каждый день непременно звонил мне. Думаешь, он сказал хоть что-нибудь про результаты обследования? Ни слова. А теперь являешься ты со своим букетом. Вы с ним словно сговорились!

– Цветы – это чтобы показать, как я тебя люблю. И ничего больше.

– Если бы мы не общались по-семейному, было бы понятно, почему одни не знают, что происходит с другими.

– Ну, теперь у тебя есть возможность пообщаться со мной. И я была бы благодарна тебе, если бы ты включила свет. Сидишь рядом, а я практически не вижу твоего лица.

– Если я зажгу свет, налетят комары.

Терпение. Нерея с насмешкой спросила мать, не помнит ли та, куда поставила ее чашку с кофе. И притворно стала шарить руками по поверхности стола. Черт с тобой, зажги свет, только сперва закрой балконную дверь. Нерее только это и было надо. Она поспешно сделала и то и другое. Потом снова села, и тогда Биттори спокойно и решительно сказала, что:

– Я прожила достаточно, может, даже чуть дольше, чем мне было отмерено. Я знаю, что у меня там внутри. И не собираюсь ни проходить химиотерапию, ни подвергаться другим пыткам. Хочу наконец-то соединиться с мужем – уже пришла пора, и никто не запретит мне сделать это. Прожить еще год? Или два? Зачем? Меня ведь уже давно убили. С тех пор я была всего лишь призраком. Ну, может, получеловеком. Да и то только потому, что должно же у человека остаться что-то, чем чувствовать боль, которую ему причинили, и, кроме того, имея двух детей, нельзя позволить себя сломать. – Нерея хотела было что-то возразить, но Биттори не позволила: – Сейчас буду говорить я. Вам с братом не придется беспокоиться о наследстве. Все сделано как надо. Спорить вам будет не из-за чего. Каждый получит свою половину, пятьдесят процентов. А теперь внимательно послушай, что я скажу. Скажу именно тебе, поскольку с твоим братом о таких вещах толковать нет никакой возможности. Он тотчас раскисает.

Нерея смотрела на спокойное, полное решимости и здравомыслия лицо матери. Ей казалось, что она видит его впервые в жизни. И опять перевела взгляд на цветы. Они на самом деле представились ей сейчас неким атрибутом смерти.

– Вот моя воля. Похороните меня на кладбище Польоэ в одной могиле с Чато, так чтобы мой гроб стоял на его гробу. Там вполне хватит места еще для одного покойника. Пожалуйста, оставьте у меня на пальце обручальное кольцо, ведь и отец тоже похоронен со своим. Не забудь про белые туфли – те, что были на мне в день свадьбы. Ты их сразу увидишь, когда откроешь шкаф в моей комнате. Твоего брата я об этом попросить не могу. Он моей просьбы не поймет и не сумеет ее выполнить. Ты женщина, тебе некоторые вещи объяснять не требуется. Пожалуйста, напечатайте в “Диарио баско” два извещения о моей смерти – одно на испанском, другое на эускера. И пусть в обоих будут указаны не только имя и фамилия, но и прозвище моего мужа. Отпевать меня не надо. А теперь самое главное, хотя тут важно все. Если вы увидите, что через год, или два, или через сколько угодно лет политическая обстановка стала спокойной, что у нас и вправду покончено с терроризмом, перенесите нас с отцом на кладбище в поселок. Больше я ничего не прошу.

– А ты уже поговорила с Шавьером об этом или хотя бы об отдельных твоих пожеланиях?

– Как же, поговоришь с ним! Он вон уже сколько дней у меня не был. А по телефону я на такие темы разговаривать не желаю.

– Ладно, раз уж у нас пошел откровенный разговор, скажи мне вот еще что. Мне стало известно, будто ты добиваешься, чтобы сын Мирен попросил у тебя прощения и в этом тебе помогает Аранча. Так?

– А почему, по-твоему, я все еще жива? Да, мне нужно, чтобы он попросил прощения. Я хочу этого и требую этого, и пока не дождусь, умирать не собираюсь.

– Гордыня тебя замучила.

– Нет, не гордыня. Как только вы опустите на могилу плиту и я останусь вместе с Чато, скажу ему: этот идиот попросил у нас прощения, теперь мы можем упокоиться с миром.

Тюремные условия его не согнули. А они, уж поверьте мне, были тяжелыми. В одних тюрьмах помягче, в других более жесткими. Посмотрим еще, что уготовило ему будущее. Но выносить такую жизнь с каждым днем становилось все труднее. Годы, понятное дело, свое берут, но, как сам он считает, вовсе не время переломило его как сухую палку, хотя и оно поработало на славу, глупо это отрицать. Тут главная причина в другом. В чем? Свое моральное крушение Хосе Мари напрямую связывает с девушкой из Ондарроа. Он в этом уверен. После той истории, которая поначалу была такой красивой, его стала разъедать тоска – ты сам этого вроде и не замечаешь, черт возьми, а она грызет тебя и грызет, и под конец оказывается, что от тебя остались одни сплошные дыры.