Родина - Фернандо Арамбуру

Стейк-хаус “Портуэче” был полон.

Кике, держа меню в руке, начал неспешно рассказывать:

– В пору моего детства здесь была деревня. Мы, мальчишки, приходили сюда ловить рыбу, прихватив ореховые удочки с самыми простецкими снастями. В качестве наживки – крошка хлеба. Однако прямо тут мы никогда не удили, потому что вода доходила до деревни совсем белая, прямо белая-белая, клянусь. Из-за молочной фермы. Мы устраивались повыше, за свалкой металлолома, где хозяйничали Чильвети. Там попадалась даже форель.

Нерея выбрала какие-то закуски, и Кике, не слушая, что она предлагает, кивнул. Когда на столе появилось блюдо с салатным цикорием, лососем и крабом, он удивленно спросил:

– Ты что, заказала эту мерзость?

И Нерея ответила: да, дорогой. Сам он решил удовольствоваться омлетом с грибами. Бутылку красного вина – сорок пять евро – Кике велел унести. Понюхал, слегка покачивая, бокал, пригубил с закрытыми глазами и презрительно отверг. Ему принесли другую. Он повторил все то же – понюхал, попробовал – и в конце концов одобрил вино, правда, прежде с видом знатока прочитал официантке многословную лекцию о виноделии. Они с Нереей подняли бокалы и чокнулись.

Она:

– Я умею читать твои мысли. Первая бутылка была хорошей.

– Само собой. Даже лучше этой. Но надо уметь устанавливать дистанцию в отношениях с прислугой, показать им их место. Они там, у себя на кухне, теперь небось как следует засуетились. И расстараются для нас. Вот и пусть себе. Зато все, что мы заказали, будет лучшего качества.

– Ага, или плюнут в тарелку. Смотри, тут в соусе какая-то подозрительная пена. Я к этому не притронусь.

– А на что похож твой эндивий?

– На эндивий. А твои грибы?

– На грибы.

Со дня их свадьбы прошло почти двенадцать лет – в бесконечных разрывах и страстных примирениях, но они до сих пор жили каждый в своей квартире. Это твоя территория, а это моя. Там твоя грязь, а здесь моя. И теперь, жуя и макая хлеб в соус, Кике с Нереей разговаривали именно об этом. Кике страшно развеселился, вдруг открыв для себя одну вещь. Какую? В первые шесть лет их брака он очень настойчиво просил жену переехать к нему (общий кров, общая постель – пусть, но ведь еще и общий туалет), а вот после этого и до сих пор, то есть следующие шесть лет, плюс-минус месяц, уже она уговаривала его жить вместе, а он отказывался.

– Ты прекрасно знаешь, почему поначалу я этого не хотела. А вот почему теперь упрямишься ты, понять не могу.

– Мне нравилось, что у тебя есть тайна. Я ведь, конечно, ни о чем не догадывался, то есть это была настоящая тайна. Меня приводит в восторг мысль, что ты скрываешь от меня нечто важное из твоей личной жизни, а потом я тайну беру и раскрываю. Это все равно что украсть у тебя трусы после изнасилования. И заметь, если рассудить по уму, то я оказываюсь тут в проигрыше. Меня постигает такое же разочарование, как ребенка, сломавшего любимую игрушку. Поэтому я и не хочу, чтобы мы жили вместе. Мне будет жаль узнать тебя настолько, что между нами не останется никакой разделительной черты, а значит, и повода, пусть и совсем ничтожного, для неожиданных открытий.

В тайну жены ему по неосторожности помогла проникнуть Биттори. И, поняв, что совершила промашку, скорчила простодушную мину:

– А ты разве не знал?

Это был не самый приятный момент для Нереи, которая сидела рядом с Кике на диване. Раньше она не раз говорила мужу, что ее отец умер от рака легких. И, чтобы сделать ложь более правдоподобной, добавляла какие-то красочные детали.

После того как правда выплыла наружу, Нерея больше не видела смысла в раздельном проживании. В своей квартире – my palace[119], как она ее называла, – Нерея устроила музей памяти отца, и ей меньше всего нужны были там свидетели, расспросы, суждения или, скажем, руки, которые будут что-то трогать, хватать, пачкать. Реликвии отчасти были выставлены на видном месте, отчасти (таких было больше) спрятаны – за дверями, в папках, ящиках и шкафах: фотографии, вырезки из газет и журналов (“ЭТА убила предпринимателя в …”, “ЭТА взяла на себя ответственность за преступление, все партии, кроме “Эрри Батасуна”, выступили с осуждением”), одежда покойного, его личные вещи. Какие, например? Свеча в виде кактуса, которую я подарила отцу еще в детстве, авторучка, награды от клуба велотуризма или полученные за победу в “турнире Мус”, рубашка с пробитыми пулей отверстиями, какие-то предметы, привезенные из конторы, несколько пар ботинок, в том числе та пара, которая была на нем в день убийства. Иными словами, вещи, имевшие для Нереи большую сентиментальную ценность. Что-то она получила от матери, что-то от Шавьера. Был там и пистолет.

Мысль отнести рубашку в прачечную пришла в голову ее брату. Если бы он спросил Нерею, она сохранила бы ее как есть – с пятнами крови. И после того как Кике узнал, каким образом погиб тесть, которого он никогда не видел, Нерея уже не видела смысла и дальше скрывать от него все эти вещи, но вот беда: оказалось, что теперь уже он сам не желал терпеть рядом подобный хлам. Ну, в крайнем случае фотографии. Остальное производило на него жуткое и зловещее впечатление. А Нерея не собиралась ни от чего избавляться. Ни за что. Поэтому каждый продолжал жить в своей квартире. Встречались они часто, почти ежедневно, но случались, разумеется, и перерывы.

Кике по привычке положил мобильник на стол, рядом с тарелкой, и постоянно поглядывал на него. Хоть и суббота, но дела выходных не знают. Пока он расправлялся с приготовленными на гриле морским чертом с моллюсками (Нерея ела фирменную треску), треньканье известило о полученном по WhatsApp сообщении. Ничего особенного, обычные шуточки Элисальде, который на сей раз прислал видеоролик, так, для смеха: лысому футболисту то и дело попадают мячом по лицу. Кике с Элисальде раньше были партнерами, теперь остались просто друзьями и любили посылать друг другу всякие забавные послания. У Нереи было свое объяснение:

– Это он проверяет, хочет узнать, не свободен ли ты, чтобы завинтиться с тобой куда-нибудь на всю ночь.

– Если бы ты не поссорилась с Марисой, сейчас мы сидели бы тут вчетвером и посмеялись бы от души.

– До сих пор не пойму, как я удержалась и не выцарапала ей глаза.

В общем и целом, Нерея с Марисой умели найти общий язык. И были подругами? Нет, до этого дело не дошло. Их отношения ограничивались приятной болтовней, совместными поездками в “Корте инглес” в Бильбао, а иногда и обменом некоторыми альковными тайнами. Правда, они никогда не позволяли себе углубляться в личные проблемы, по-настоящему личные. Только потому, что у них были разные характеры, разные вкусы и разные интересы. И вот как-то раз, когда обе сидели в кафетерии “Корте инглес” в Бильбао, Мариса, которая, по мнению Нереи, бывала завистливой, вдруг ни с того ни с сего сказала:

– Я, конечно, не люблю совать нос в чужие дела, но на твоем месте я бы получше приглядывала за своим мужем. Он ведь ни одной юбки не пропускает.