Обман Инкорпорэйтед - Филип Киндред Дик

– Крючки вышли из моды.

– Я не хочу никого прессинговать! Мне просто нужен человек, который любит свою работу и которому нравиться продавать. Если я передам «Телевизоры» Хедли, он разорит меня за неделю.

– Но ты все равно можешь совершить покупку, – терпеливо сказала Элис: они уже много раз это обсуждали. – Если хочешь, я буду вести бухгалтерию. Можешь нанять какого-нибудь школьника, чтобы вытирал пыль с телевизоров. Скоро уже летние каникулы.

– Ага, – неохотно согласился Фергессон. – Знаешь, я тут на днях чуть не уволил Хедли к чертям. Снова приперся с похмелья: еле ноги волочил и дрожал, как осиновый лист. Будь у меня хоть капля здравого смысла, давно бы его выгнал. Но как я могу, черт бы его взял? У него ведь жена на сносях, да еще все эти неоплаченные счета… В конце месяца стащил из кассы десять или пятнадцать баксов. Жалкое зрелище. Когда проходит мимо магазина одежды, обязательно покупает себе новую пачку носков и галстуков или импортный кашемировый свитер. Зачем ему столько одежды? Я думал, только женщины покупают себе кучу шмотья!

– Он интересный молодой человек, – заметила Элис. – Тебе нужно с этим смириться, – она протянула руку и привередливо дернула его за обтрепанную манжету. – А ты годами носишь один и тот же синий саржевый костюм.

– Это хороший костюм, – сказал Фергессон с гордым упрямством. – Я справил его еще до войны. Сейчас таких больше не шьют.

– Насколько я знаю, ты – единственный, кто до сих пор носит жилет и карманные часы.

– Эти часы подарил мне отец, – Фергессон ловко их раскрыл. – Знаешь, сколько в них камней?

– Знаю, – ее серые глаза доброжелательно засветились. – Ни одного. Твой отец купил их за полтора доллара еще во время Войны с французами и индейцами[60].

– Ну, не так уж давно это было, – Фергессон улыбнулся. – Не делай из меня идиота. Ты тоже не девочка. Помнишь, как упаковывала мне яблоко, бутерброд с арахисовым маслом и пинту молока? Каждый божий день я брал этот кулек с собой в магазин. Сколько времени с тех пор утекло? Почти пятнадцать лет.

– Можешь испытать Хедли, – предложила Элис. – Коли на то пошло, тебе нужен отпуск. Съездишь к двоюродному брату в Озерный край и погостишь там недельку. Сейчас ведь лето – бизнес идет туго. Хедли не нанесет большого ущерба… Может, он и справится с работой. Может, ответственность пойдет ему на пользу.

– Я не оставлю свой магазин человеку, который глушит сельдерейные коктейли.

– Сейчас ты говоришь глупости, – резко сказала Элис. – Ты будешь указывать служащим, что им есть или пить? Хоть немного уважай их право на личную жизнь.

– Дело не в этом, – мрачно возразил Фергессон, – не в том, что он там хлещет, а в том, что это означает… Человек, пьющий эту бурду, не может быть уравновешенным.

– А человек, пьющий пиво?

– Ты знаешь, что я прав, – настаивал Фергессон. – С Недотепой что-то не так… Это видно по его бестолковому поведению. Конечно, все мы сердимся, но он сердится как-то по-особому. Он вечно злится. Внутри него постоянно кипит злоба… Она поднимается на поверхность по любому поводу. Когда-нибудь она выплеснется наружу, и он окажется за решеткой. В лучшем случае.

– Вздор, – отрывисто сказала Элис.

Фергессон напыщенно кивнул.

– Я знаю, о чем говорю: я его знаю. Он не может держать себя в руках… Тебе так не кажется просто потому, что он весь из себя чертовски привлекательный и наряжается, как баба. Нет, я не доверю свой магазин сумасшедшему. Пусть даже у него умелые руки, пусть даже он способен целый день ковыряться в телевизоре – не могу! Понимаешь? Я никогда не передам ему магазин – он ненадежный.

– Не кричи, – запальчиво сказала Элис. – Я не глухая.

Джим Фергессон умолк. Откинувшись на диван, он невесело потягивал пиво и слушал приторную симфоническую музыку в исполнении оркестра Мортона Гоулда[61], которая негромко доносилась из радиоприемника. Элис снова принялась вязать коврик: она изредка поглядывала на мужа, вопросительно поднимала бровь, но, так и не дождавшись ответа, пожимала плечами и возвращалась к рукоделью.

Если кому и рассказывать об этом, то только ей. Но он никому не собирался рассказывать – по крайней мере, пока. Он сформулировал это множеством способов, но, как бы ни выразился, суть не менялась. Он должен купить «Электроприборы О’Нила», потому что, если он этого не сделает, то больше не сможет заниматься бизнесом. Утверждая, что бизнес либо растет, либо сжимается, Фергессон не преувеличивал. Сеть аптекарских магазинов «Бел-Рекс» с филиалами в Окленде, Беркли, Сакраменто, Сан-Франциско и Сан-Хосе обдумывала покупку «Электроприборов О’Нила». Как только сеть завладеет магазином, Фергессону конец.

Он никогда не был крупным дельцом. Впрочем, Бад О’Нил – тоже: в сущности, О’Нил вообще никуда не годился. Он был столь никудышным дельцом, что продавал универмаг с одним из лучших фасадов, перечнем наличных товаров и месторасположением во всей отрасли. О’Нил был прирожденным неудачником. Он вложил огромные средства в свой магазин, и теперь ему пришел конец.

Биография конкурента была для Фергессона как бельмо на глазу: он не мог его убрать, как ни пытался. Плачевный путь Бада О’Нила всегда лежал перед ним, будто на ладони – открытая дорогая посредственности, ведущая к окончательному краху.

О’Нил принадлежал к тому особому типу кретинов, что открывают захудалую мастерскую по ремонту приемников, умея лишь проверять радиолампы, заменять фильтрующие конденсаторы и присоединять проводками проигрыватели к старым радиоприемникам. О’Нил восторженно увлекся радиотехникой еще в школе, где собрал устройство – коротковолновый передатчик. Он получил лицензию и вышел в эфир: стал радиолюбителем. Это произошло еще в тридцатые, к концу Великой депрессии.

В начале сороковых О’Нил устроился на работу на оборонный завод в Ричмонде, штат Калифорния, где присоединял проводки к орудийным башням бомбардировщиков. Он зарабатывал кучу денег: в Ричмонде все были богатыми – даже окламхомские мигранты и негры. После войны объекты собственности один за другим обесценились, в Ричмонде закрылись заводы и верфи, и он превратился в городок, состоявший из множества трущоб для одной семьи и из пестрых супермаркетов, принадлежавших федеральному правительству. Предприятия, созданные для обеспечения рабочей силы в военное время, постепенно пришли в упадок и обанкротились. Примерно в это время О’Нил открыл свой первый магазин.

Это была обувная лавка – никакого оборудования, лишь голая комната с грязным туалетом в глубине и двумя подоконниками, засиженными мухами и служившими витриной. На отсыревших стенах висели старые календари с обнаженными девицами, покрытые паутиной и пылью. О’Нил завез испытательную аппаратуру (собранную вручную), подержанный прилавок, табурет, резиновый половик, чтобы случайно не стукнуло током, и флуоресцентную лампу, попросил кого-то нарисовать вывеску и открыл «Ричмондский пункт срочного обслуживания радиотехники». В передней части магазина он свалил грудой старые ржавые корпуса и севшие батарейки для портативных радиоприемников; поставил проигрыватель и продавал старые пластинки для музыкального автомата по двадцать пять центов за стопку. В окне выставил новые яркие картонные плакаты с рекламой радиоламп «сильвания» и «тангсол», а позже – пару крошечных персональных приемничков: они работали от элементов на 67,5 вольта, и их нельзя было вставлять в розетку, за что их на веки вечные проклял Союз потребителей.