Христианство и страх - Оскар Пфистер

Мы приходим к следующему выводу: не справедливость наряду с любовью, а справедливость ради любви и из любви. Даже от государства нужно требовать такой любящей справедливости, если оно не хочет превратиться в источник жестокости или заплыть формализмом. И, наконец, такое видение соответствует отмеченному Бруннером, превосходящему все человеческие установления «высшему порядку». Полная интеграция справедливости в любовь, конечно, является идеалом, который никогда не будет осуществлен полностью[951].

Этика, которая только требует и наказывает, но не милует и даже само прощение объявляет обязанностью, неполноценна. Ей должно быть стыдно перед многими этическими мыслителями даже вне христианства, которые требовали любви к врагам без награды[952].

Тот же процесс невротизации, который претерпело христианство, коснулся и социальных убеждений. Параллели очень заметны. Мы видели, как возникли заторы в христианской любви в результате внешних и внутренних препятствий, и как она превратилась в страх, что привело к возникновению симптомов навязчивости. Чувственный акцент при этом перешел с упраздненной любви на символические интеллектуальные эрзац-формы, догмы и ритуалы, которые приобрели магически-сверхъестественный характер. В книге «Душевное устройство классического капитализма и духа денег»[953] я показал, что деньги, подобно догме, являются символической заменой любви и по тем же самым законам получают тираническую власть над людьми. Для некоторых людей – как мы можем увидеть из истории капитализма – вытеснение любви к отцу, а именно к Небесному Отцу, а также в браке и совместной жизни с другими людьми, а кроме того ограничение наслаждений строгими пуританскими заповедями порождают чувство страха и отсутствия собственной ценности, в результате чего деньги, как у клептоманов, воспринимаются, в первую очередь, не как средство для обеспечения наслаждений жизни – миллиардеры-кальвинисты жили по-пуритански просто и неприхотливо. Деньги становятся самоцелью, символическим, навязчиво-невротическим объектом.

Рихард Вагнер восхитительно поэтично показал эту перемену смысла в своей тетралогии «Кольцо нибелунга». Альберих проклял любовь, хотя, согласно пророчеству дочерей Рейна, было бы достаточно одного изгнания любовной страсти, и таким образом получил золото Рейна, «наследие мира», которое дает безграничную власть[954], однако несет смерть своему владельцу. Его проклятье коснулось Фазольта, Фафнера, Зигфрида, Гюнтера и даже Вотана, который прикоснулся к кольцу (Валькирия II, 2). Брунгильда, возвещая: «Не достояние, не золото… только любовь дает блаженство в радости и в горе»[955], восходит на костер, чтобы быть вместе с мертвым Зигфридом. В этом мощнейшем драматическом музыкальном произведении Вагнер аллегорически показал психологическую глубину навязчиво-невротического превращения любви в жажду денег и аллегорически описал и ужасную социальную трагедию, свидетелями которой мы выступаем в дни Второй мировой войны, и магию проклятия и денег, указав на влияние подсознания в его навязчиво-невротических проявлениях.

Есть строго пуританское представление о долге перед обществом. Мэри Бэнкрофт, которая сама выросла в пуританской семье, приводит типичный пример знакомого, потомка одного из «отцов-пилигримов», годовой доход которого составлял 150 тыс. долларов. Из этих денег он отдавал 100 тыс. Американскому обществу детских садов, 45 тыс. – на изучение рака, а на оставшиеся деньги жил. В его доме из экономии не было электричества и водопроводной воды, а на дачу на выходные они с женой ездили на велосипедах. Он не мог себе позволить граммофон, ибо деньги пришлось бы брать из тех, что шли на благотворительность. Однако он по-детски радовался, выиграв его в лотерее «Красного Креста». Еда была совсем простой, однако проходила за увлекательными и очаровательными беседами. Из-за стола часто вставали голодными. Это считалось хорошим методом воспитания.

Джон Маркванд в книге «Покойный Джордж Эпли» использовал этот материал в сатирическом ключе. Роман Джорджа Сантаяны «Последний пуританин» не имеет ничего общего с классическим пуританством Кальвина[956].

Наряду с классическим капитализмом, рожденным из кальвинизма, есть и другой, который руководствуется жаждой наживы, служением мамоне, алчностью и экономической необходимостью. Точка зрения филантропов, которую еще подчеркивали отдельные миллиардеры-кальвинисты (Карнеги, Рокфеллер), насчет того, что богатые обязаны делиться избытком доходов с бедными братьями, «считать избыточные доходы только временно доверенным достоянием, которые нужно использовать для общего блага»[957], очень сильно отошла на задний план. Наступил триумф духа денег. Мотив ответственности перед Богом и любовь к ближнему исчезли из экономического менталитета. Пастор Фридрих Науман объявил уже в 1903 году, что в капиталистической экономике нет места для христианской любви. «Капиталистический мир, в котором мы живем», считает он, «организован по принципу: ты должен вожделеть дом ближнего своего, ты должен есть хлеб, который на самом деле русский крестьянин должен был съесть сам, ты должен построить себе фабрику и тем самым вытеснить все старые, ты должен хотеть иметь таможенные пошлины, хотя и знаешь, что это станет бременем для других… В этом мире христианство как азиатское дерево, которому мы должны помочь привыкнуть к нашему климату… В этом мире у христианства, в сущности, только две возможности: или оно заявляет, что христианин не может иметь ничего общего с этим производством и потреблением времени и должен стать монахом (!), или христианин должен осознать ограниченность своего христианства»[958]. Христианская вера остается «дополнением, которое обладает несомненной ценностью, ибо втайне тысячекратно ослабляет и укрощает эгоизм». – Так христианство, как управляющая общественной жизнью сила, объявило себя банкротом с меланхоличной надеждой, что новое поколение возьмет в свои руки внедрение христианства в социальную жизнь.

Сегодня мы знаем, куда привело это изгнание христианской любви. Многие авторы с ужасом писали о чудовищном обнищании и опустошении жизни, о невыносимом одиночестве, неуверенности, культурной атрофии, духовно-моральном вакууме, о нигилизме, порожденном сомнениями, о беспринципности и морально-интеллектуальном упадке, о софистическом релятивизме, до которых опустился род человеческий после отказа от христианства. Специалист в области политической экономии Вильгельм Рёпке в своем глубоком исследовании о современном кризисе общества[959] пришел к ужасному выводу, который можно сформулировать следующими словами: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» Потеря Евангелия любви Иисуса безмерно способствовала потере человеческих ценностей, но также содействовала дегуманизации и превращению в массу.