Андрей Белый. Между мифом и судьбой - Моника Львовна Спивак

class="a">[1639]. Об этом Зайцев также сообщил и Кезельман, и Каликиной: «Этот портрет Фаворский подарил Кл<авдии> Ник<олаевне> и он будет находиться у нее»[1640]. То есть никакого перенесения рисунка на «истинную медь» Фаворский не планировал, никакой гравюры делать не собирался. Мандельштам это домыслил.

Любопытно, что Харджиев в издании 1978 года вслед за Зайцевым также утверждал, что рисунок Фаворского находится в «собрании К. Н. Бугаевой»[1641]. А видел он этот портрет или слышал о нем, скорее всего, гораздо позднее Зайцева…

В этом плане интересен неподписанный портрет Белого в гробу (бумага, пастель), поступивший в фонд писателя в ОР РГБ после смерти К. Н. Бугаевой[1642] (см. илл. на вкладке). Как отмечено в обстоятельной статье Е. В. Наседкиной, посвященной художникам на похоронах Белого, он отличается высокими художественными достоинствами, «выразительностью и законченностью исполнения». Подчеркивается, что он созвучен тем впечатлениям и описаниям Белого, которые оставили присутствовавшие на прощании с ним друзья и знакомые[1643]:

Изображение проникнуто особой пронзительностью и созвучно описаниям «успокоенно-светлого лица» Белого из воспоминаний тех, кто присутствовал на прощании с ним: «Свет падает с верхних стекол. <…> Лицо Бор<иса> Ник<олаевича>, „как медаль“ <…> Удивительный лоб. Лицо вождя. <…> полное содержания и строгой красоты — лицо мыслителя <…>»[1644].

По мнению художника И. Д. Шаховского, внука Фаворского и знатока его творчества, портрет мог быть сделан «не самим Фаворским, а кем-то из его учеников-живописцев, присутствовавших на похоронах»[1645]. Однако других претендентов на авторство нам вычислить не удалось, и велик соблазн все же приписать уникальный портрет Фаворскому…[1646]

Список художников, рисовавших на похоронах Андрея Белого. 9–10 января 1934 года. Мемориальная квартира Андрея Белого (ГМП)

О том, сколько всего «рисовальщиков» собралось у гроба писателя, можно судить по «регистрационному» листу, сохраненному П. Н. Зайцевым и ныне экспонирующемуся в Мемориальной квартире Андрея Белого[1647]. Документ открывается обращением: «Комитет по устройству похорон Б. Н. Бугаева (А. Белого) просит тт. художников, рисовавших покойного сегодня 9‐го января, расписаться и оставить свои адреса»[1648]. Далее идет пронумерованный список на двух страницах (лист и оборот листа). 9 января расписались Г. А. Назаревская, Г. В. Мкртчанц <?>, Е. С. Потехина, К. Г. Дорохов, И. М. Рубанов, М. М. Аксельрод, М. Х. Горшман, А. И. Ржезников, В. П. Беляев, М. В. Лезвиев, А. М. Шабад, Г. А. Ечеистов, В. А. Милашевский; 10 января — А. Н. Златовратский, Я. А. Башилов, В. А. Фаворский, Л. А. Бруни, В. Г. Юнг, П. Я. Павлинов[1649].

Всего — 20 художников.

Г. А. Ечеистов. Андрей Белый в гробу. 1934. Мемориальная квартира Андрея Белого (ГМП)

Однако не все послушно расписались в предложенном листе. Обнаружились также посмертные портреты, сделанные А. Д. Силиным (К. Н. Бугаева даже купила их у него) и двумя непрофессиональными художниками — поэтом С. М. Городецким и инженером по профессии А. И. Нагнибедой. Может быть, были и другие незарегистрированные.

То есть как минимум их было двадцать три[1650], а может быть и больше…

В этом плане показателен удивительный набросок Г. А. Ечеистова, на котором запечатлена характерная для похорон Белого картина: и писатель в гробу, и художник, его рисующий…[1651]

О порядке работы художников на похоронах и царящей вокруг атмосфере подробно рассказал Зайцев 11 января в письме Л. В. Каликиной:

К 10 ч. <9 января> доступ в зал для публики был закрыт. Но всю ночь около гроба находились художники, рисовавшие последний портрет нашего друга. Говорят, их было где-то 20 человек. Последние из них ушли в 6 ч. утра. Я пробыл до 1 ч. ночи около гроба. Было удивительно высоко и торжественно. Он стал величавей и строже. За сутки лицо изменило тональность. Сияющая светлость и мягкость уступили место величавой торжественности. <…>

Вчера рано утром я пришел к гробу. <…> Зал был пуст. Только около гроба стояло несколько художников, пришедших рано утром и делавших зарисовки. Среди них были: Фаворский, Павлинов, Лев Бруни, скульптор Златовратский, делавший барельеф, и другие. <…>

Художники еще продолжали свою работу, а зал стал наполняться народом. Публики было меньше, чем накануне, — это был рабочий будничный день. Но так же, как и накануне, всех собравшихся объединяло чувство глубокой взволнованности. Многие плакали. Эта скорбь выражала отношение к нашему другу как к писателю-художнику и как к человеку. Была взволнованность, потрясенность, любовь и признательность за то, что дал он своим творчеством[1652].

В письме к Е. Н. Кезельман от 12 января Зайцев добавляет важную деталь: «Художники еще продолжали работать. А зал стал наполняться народом. К 12 ч. большой зал был переполнен»[1653].

Здесь важно то, что 10 января публика, пришедшая проститься с Белым (в том числе Мандельштам), столкнулась с художниками (их в тот день было зарегистрировано шестеро, но, видимо, тогда же работали и незарегистрированные). Их обилие, а также торжественность обстановки, в которой происходило увековечение Белого в гробу, обращало на себя внимание многих.

Так, в мемуарах Н. И. Гаген-Торн отмечено:

Рано утром 10 января 1934 года прямо с вокзала я поехала в Союз писателей. Зал, обшитый темной дубовой панелью, был пуст. Посередине — открытый гроб. В черной одежде, как всегда стройный, лежал в нем Борис Николаевич. Тени черных ресниц на успокоенно-светлом лице. Ореол пепельных волос. Очень черные ресницы плотно прижаты. Какие-то белые цветы у плеч.

Припала к его изголовью, пристально всматриваясь… Через какое-то время:

— Отодвиньтесь, вы мешаете мне рисовать, — не здороваясь, отвлеченным голосом сказал Лев Бруни.

Он стоял, держа на весу папку, и всматривался в лицо Бориса Николаевича.

Я молча подвинулась ниже, прислонилась к гробу головой… Поднялась от шагов, голосов. Было уже много людей[1654].

О том, что желающих запечатлеть Белого в гробу было поначалу чуть ли не больше, чем пришедших проститься с ним друзей, пишет в дневнике и С. Д. Спасский:

Постепенно сходятся люди. Инбер рядом мелет какую-то самодовольную чушь. Пришел старик Пришвин. Художники (Бруни и др.) рисуют. Фотографы теснятся с аппаратами[1655].

Об атмосфере, в которой художники 10 января рисовали, рассказал один из непосредственных участников этих событий В. А. Милашевский:

Я жил под Москвой в фешенебельном, трудно доступном санатории. Лыжи, ванны, стол для «высших» едоков! Декабрь или начало января 1934 года.

К моему столику подошла О. Д. Каменева и сказала: «Вы знаете, Белый умер… Хотите, поедем вместе на гражданскую панихиду в Москву, в Дом писателей?»

Это было неожиданностью. Никто не знал, что Белый чем-то болен, и вдруг смерть!

Мы не едем в машине, а летим, мчимся… Боимся опоздать к гражданской панихиде. <…>

Вот он, Дом литераторов. <…> Да! Стоит гроб посредине купеческо-готической залы. Я стою в