Андрей Белый. Между мифом и судьбой - Моника Львовна Спивак

всего лишь должность заведующего издательством Academia, его идеологические оценки творчества Белого имели вес и должны были засвидетельствовать успех или неудачу попыток писателя ассимилироваться в советской действительности. Страх того, что скажет о нем бывший партийный лидер, преследовал Белого еще летом: «Кстати: меня беспокоит верстка „Маст<ерства> Гоголя“ <…>. Очень жду предисловия Каменева <…>», — писал он своему другу и добровольному литературному секретарю П. Н. Зайцеву 19 июня 1933 года[1610]. Белого успокаивал Г. А. Санников: «Первой выйдет книга „Мастерство Гоголя“. Предисловие к ней значительно лучше, чем к „Началу века“»[1611].

С версткой предисловия к «Мастерству Гоголя» писатель ознакомился 20 октября 1933 года и успел зафиксировать в дневнике свои отрадные впечатления: «<…> статья вполне приличная, приятная для меня»[1612]. Однако последующие события наглядно показали, что успокоенность была преждевременной, а политический расчет на возможность сотрудничества с советской властью ошибочным. Предисловие Каменева к «Началу века» Белый прочитал, только когда книга уже вышла (друзья, заботясь о душевном состоянии больного писателя, испугались показывать ему верстку). Оно вызвало прямо противоположные чувства, чем предисловие к «Мастерству Гоголя». «Вышла книга „Начало века“. Предисловие Каменева — хамско-издевательское — произвело удручающее впечатление»[1613], — записал Белый в дневнике 23 ноября. О том, какая буря эмоций скрывалась за достаточно сдержанными словами про «удручающее впечатление», вспоминали многие. «Б. Н. был взбешен и выведен из себя», — писала Н. И. Гаген-Торн Иванову-Разумнику в 1934‐м[1614]. П. Н. Зайцев в мемуарах вообще указал на это предисловие как на причину обострения смертельной болезни писателя: «Первое кровоизлияние в мозг произошло в Коктебеле. Затем последовал ряд кровоизлияний и одно из них в ноябре 1933 года, когда Белый прочитал предисловие Л. Каменева к „Началу века“»[1615]. Винили Каменева в смерти Белого и другие близкие ему люди[1616].

Последняя запись в дневнике за 1933 год («Дикая затылочная боль»[1617]) была сделана 3 декабря; 8 декабря Белый был госпитализирован, а через месяц, 8 января 1934 года, умер.

* * *

Итак, уцелевшие фрагменты дневников Белого, а также упоминания о дневниках пропавших доказывают, что писатель вел дневники большую часть своей жизни. Это как минимум: юношеский дневник рубежа XIX–XX веков, дневник «эзотерических узнаний» (с 1912-го), «дневник философских мыслей» (с 1914-го), дневник эпохи революции (1918–1919), «блоковский дневник» (1921), берлинские дневники (1921–1923), «Кучинский дневник» (1925–1931), дневники 1932 и 1933 годов.

Сохранившиеся дневники и упоминания о дневниках пропавших позволяют сделать вывод о том, что существовали дневники разных типов и назначений: дневники «внешней жизни» и жизни внутренней, дневники интимные, регистрационные, событийные, творческие. Все они лежат в основе значительного числа произведений писателя, причем как стилизованных под дневники, так и, на первый взгляд, не имеющих к дневникам прямого отношения. Этим, вероятно, можно объяснить отсутствие первых черновиков и набросков к ряду напечатанных работ Белого: они — в дневниках.

В этой связи следует, как кажется, серьезно отнестись к пометам Белого, указывающим на дневниковую природу ряда произведений, и более того — выделить в творчестве писателя не только автобиографический сегмент, но и внутри него — сегмент дневниковый, представленный как исходными дневниками (в терминологии Белого — дневниками без кавычек), так и дневниками, подвергшимися художественной обработке, превращенными в публицистику или художественную прозу, то есть «дневниками» в кавычках. Выявление особенностей дневникового жанра, его вариантов и инвариантов, изучение дневникового сознания и дискурса у Белого — тема дальнейших исследований. К тому же поле для таких исследований может (и на это хочется рассчитывать) существенно расшириться за счет обнаружения и введения в научный оборот тех дневников, которые на данный момент считаются или пропавшими, или находящимися вне научного доступа.

IX. Посмертная мифология и реальность в цикле О. Э. Мандельштама «Памяти Андрея Белого»

1. «НЕПОНЯТЕН-ПОНЯТЕН, НЕВНЯТЕН…»

«ТЕМНЫЕ МЕСТА» В СТИХОТВОРЕНИЯХ НА СМЕРТЬ АНДРЕЯ БЕЛОГО

1.1. «Откуда привезли? Кого? Который умер?»: фабула похорон

Смерть Андрея Белого стала для О. Э. Мандельштама серьезным потрясением. Летом 1933‐го поэты тесно общались. Мандельштам с женой Надеждой Яковлевной, как и Андрей Белый с Клавдией Николаевной, отдыхали в Коктебеле. Они вместе жили в Ленинградском отделении Дома творчества, сидели за одним столом в писательской столовой, много разговаривали. Это оказалось тягостно как для Бугаевых, так и для Мандельштамов.

В дневнике за август 1933-го, анализируя прошедшее лето, Белый сетовал, что благостность коктебельской атмосферы нарушалась только необходимостью «вынужденно пыхтеть разговорами (за утр<енним> чаем, обедом, пяти-часовым чаем, ужином)» с четой Мандельштамов[1618].

Н. Я. Мандельштам не осталась в долгу и создала ироничный портрет четы Бугаевых:

Это был уже идущий к концу человек, собиравший коктебельскую гальку и осенние листья, чтобы складывать из них сложные узоры, и под черным зонтиком бродивший по коктебельскому пляжу с маленькой, умной, когда-то хорошенькой женой, презиравшей всех непосвященных в ее сложный антропософский мир[1619].

С неприязнью рассказывала она о том, что «жена Белого, видно, помнила про старые распри и статьи О. М. и явно противилась сближению»:

Возможно, что она знала об антиантропософской и антитеософской направленности О. М., и это делало его не только чуждым, но и враждебным для нее человеком[1620].

Однако из совместного времяпрепровождения они вынесли не только претензии друг к другу. По словам Н. Я. Мандельштам, «мужчин тянуло друг к другу», «они общались <…> с охотой разговаривали»:

В те дни О. М. писал «Разговор о Данте» и читал его Белому. Разговоры шли горячие, и Белый все время ссылался на свою работу о Гоголе <…>[1621].

Затрагивались в их беседах и другие, более актуальные темы. Так, в дневнике В. В. Зощенко (запись за 25 мая 1933 года), процитированном в ее же воспоминаниях, отмечено:

После ужина слушала разговор Белого с Мандельштамом — Белый защищал современную литературу и поэзию, в частности, очень хвалил поэта Санникова и его производственную поэму «Хлопок» и книжечку Спасского «Да!». Белый говорил с большим жаром, увлекаясь, слегка декламируя и рисуясь. Он до сих пор очарователен — Мандельштам сетовал на то, что современным писателям отведено узкое поле деятельности, и вообще «ругался». Белый вспоминал «Вольную философскую ассоциацию» и свою работу в Пролеткульте. Говорил о восприимчивости рабочей аудитории. И тот, и другой ругали «псевдокритиков»[1622].

Мандельштамы уехали из Коктебеля в середине июня, за месяц до того, как у Белого случился тепловой удар, от последствий которого он уже не оправился, но они, безусловно, знали и о болезни Белого, и о выходе