Добрые друзья - Джон Бойнтон Пристли

Вот почему нам следует успеть к поднятию занавеса. Мы уже видели, как он поднимается, и должны теперь увидеть вновь — ведь для «Добрых друзей» он поднимается в последний раз. Правда, никто этого пока не знает, даже миссис Джо, чьим контральто могла бы петь сама Кассандра. Все члены труппы хотят, чтобы сегодняшний концерт прошел особенно успешно, и мысль об аншлаге то и дело согревает им душу, как вино. Но большинство наших героев все еще задаются вопросами. Мисс Трант, к примеру, хоть и поговорила украдкой со всеми своими артистами, до сих пор гадает, как же ей быть, и время от времени вспоминает силуэт того человека из проехавшего мимо автомобиля — человека, подобно призраку долгие годы обитавшему в темных коридорах ее разума. Артисты постарше волнуются за свое будущее и гадают, примет ли мисс Трант борнмаутское предложение. Иниго и Сюзи спрашивают себя, что может выйти из затеи с Монти Мортимером. У Джерри Джернингема свои заботы, о которых пока знает только он. Даже мисс Мейми непрерывно задается вопросом, что ей делать: стоит ли продержаться в этой труппе все лето, а осенью попытать счастья в городе? Мистер Окройд гадает, что происходит с ним и что творится в Канаде, а заодно и в Браддерсфорде, потому что с Огден-стрит давно не было никаких вестей. Словом, все наши герои полны радостного волнения, но в глубине души строят планы и немножко тревожатся. Впрочем, никому из них невдомек, что вместе они выступают последний раз, что их полукруг сегодня разомкнется навсегда: уголь уже свален в кучу, и в топке паровоза занялся огонь.

В театр съехались жители Мандли, Сторта и, разумеется, самого Гатфорда. Многие из них уже не раз видели выступление «Добрых друзей», знают, кто такая Сюзи и почему ей устраивают бенефис. Механики, слесари, электрики, клерки и кассиры с автомобильных заводов, а заодно их жены и возлюбленные; машинистки, модистки и учителя младших классов; жены ничейные и чьи угодно; господа, которым в любую минуту могут дать медаль или пять лет каторжных работ и которым прямая дорога либо в городской совет, либо в канаву; хохочущие юные ротозеи; девицы, которые подергивают плечиками, хихикают и шлепают своих спутников; скромные девушки, чья жизнь пока похожа на смутный сон; порядочные молодые люди, живущие домом и работой, вечно рядом с толпой и вечно одинокие, как Робинзон Крузо; жизнерадостные джентльмены средних лет с достойным заработком и крепким желудком, а также их изможденные супруги, день-деньской ведущие утомительные бои за чистоту и респектабельность; печальные девы, упивающиеся созерцанием смазливого Джерри Джернингема, и любвеобильные господа, по достоинству оценившие ножки Мейми Поттер; люди, которым место в больнице, в тюрьме или на концерте в уэслианской часовне на Виктория-стрит, на собрании девочек-скаутов Треугольника, на дебатах Христианской ассоциации молодых людей или на встрече гатфордского вист-клуба велосипедистов; люди, которым следовало бы помогать отцу в лавке или отдыхать на Блаженных островах — так давно они трудятся, не разгибая спины, на этой проклятой земле; все они собрались здесь, в зале гатфордского театра; все они глазеют по сторонам, болтают, жуют шоколадки, читают футбольные новости в газете или листают программки. Наконец, как только им надоедает развлекаться самостоятельно, над зрительным залом гаснет свет и вспыхивают огни рампы, купая нижний край занавеса в старомодном колдовском сиянии. Неужели он поднимется так сразу? Нет, сперва они что-нибудь сыграют — так всегда было. Звучит мелодия: Рамти-ди-тиди-ди, рампти-ди-тиди. Многие зрители ее уже слышали и узнают: ах да, песенка называется «Свернем же за угол», а поет ее тот симпатичный малый, танцор. Р-разве-не-пр-релесть? И в этот самый миг, пока мелодия мягко струится сквозь волшебный занавес, ее озорной ритм срабатывает подобно дрожжам в темных глубинах зала; она в самом деле прелестна, эта рапсодия о любви и праздности, вести из другого, более светлого мира, чем этот, где мы вынуждены считать каждый грош и с умом распоряжаться скромным жалованьем. Она увлекает Гатфорд в безудержный танец: улицы, фабрики и магазины, длинные ряды домов, трамваи и грузовики, безобразные часовенки и незаметные бары — все они слегка вздрагивают, затем покачиваются из стороны в сторону, начинают ходить ходуном и наконец срываются с места, улетают в никуда, сворачивая за некий невообразимый вселенский угол. Музыка теперь звучит громче, победней. На свете не остается ничего, кроме чистой земли, голубого стекляруса звезд и ритмичной мелодии — рам-ти-ди-тиди, — пульсирующей в бархатном мраке. Музыка звучит еще громче, еще победней, и город взлетает в небо, преображенный и расцвеченный магией летящих трелей и четвертных нот, этот новый Гатфорд, сияющий и светлый: в его фонтанах попеременно струится темное и светлое пиво, «Гиннесс» и «Басс», на улицах лежат груды арбузов и дынь, столы ломятся от жареного мяса и пудингов, шелковые чулки и свитера можно брать где угодно, за каждым углом танцы и раздачи призов, голы забиваются в любой час дня, девушки похожи на улыбчивых и страстных королев, юноши будут любить вас вечно и всегда в смокингах, ну а дети, их здесь целые толпы, все пухлые и румяные, ни одного бледного осунувшегося личика, ни одной сломанной ноги, они скачут повсюду и кувырком вылетают на улицы из уютных домов, из глубин памяти, из самой могилы… Ах, как чудесно, ей-богу! Эта музыка увлекает вас назад, прочь от самого себя, в неизвестные дали. Она определенно заслуживает аплодисментов. И сегодня она их получит. Теперь играет один рояль. Занавес поднимается. Вот они, поют и танцуют, хороши, как с картинки. Давайте похлопаем им еще. Те две девочки — просто прелесть, не находите? Вторую, правда, девочкой не назовешь; она уже в возрасте, что есть, то есть, но поет великолепно. И обе необыкновенно хороши собой. Вот эта в голубом — новенькая, а та в красном — Сюзи Дин. У нее сегодня бенефис. Юморит так, что рассмешит и покойника, да и личиком вышла. Только взгляните на ее улыбку! Красное платье так идет к ее темным волосам и глазам! И сложеньем хороша, скоро выскочит замуж, вот увидите. А если нет, то рано или поздно выйдет за того очаровашку по имени Джерри. Какой даровитый! Вы понаблюдайте за его ногами. А вон их комик, тот коротышка слева, рожицы еще корчит — зовут Джимми Нанн. Он скоро будет петь про почтальона — вот умора, животики надорвешь! А тот высокий — нет-нет, самый высокий и худосочный, бровастый такой — он играет на банджо и показывает фокусы. Говорят, играл для самого короля или королевы, ну или что-то в этом роде. Тоже немного комик, особенно когда показывает фокусы. Четвертый — плечистый здоровяк — певец. С него обычно начинают программу. Да-да: «Кортни Брандит исполнит двадцать седьмой номер программы!» Это он. А юноша за роялем — прирожденный пианист, честное слово! У него настоящий дар. Говорят, он недавно женился на той новенькой, но мало ли что судачат.

Занавес поднят, концерт начался. Пора покинуть зрительный зал и отправиться за кулисы — больше нам туда попасть не удастся.

II

Неприятности начались с первого же номера, когда запел Джо. Тучка, на миг затмившая солнце, была размером с кулак, но все же она была. Джо, как обычно, давал публике советы о том, как бороться с Пучиной, Могу-у-у-чей пучи-и-ной, — видимо, в его представлении все зрители были будущими мореплавателями. Как раз в тот миг, когда он заклинал их бере-е-ечься («Сколько храбрых сердец уснуло в пучине»), мерзкий пронзительный голос велел ему «з-захлопнуть варежку». Голос этот раздался с задних рядов партера, где помещались самые дешевые места (балкона в гатфордском театре не было). В ответ остальные зрители тех же рядов громко и насмешливо загоготали, несмотря на шики и упреки остальной публики. Джо будто не обратил внимания на этот крик и пел себе дальше, но Иниго заметил, как стиснулись его кулачищи, а на лбу вспухла зловещая жилка. Джо, вне всяких сомнений, очень рассердился — и имел на то полное право. К тому же труппу освистывали не впервые. Два или три вечера назад произошло то же самое.