Петр I. Материалы для биографии. Том 3, 1699–1700 - Михаил Михайлович Богословский

капитану. «В день пусть-де стреляет, сколько хочет, только чтоб по утру рано и в вечеру поздно не стрелял, потому что то стреляние есть в Турском государстве некакой государственный знак». Посланники обещали, что если французским и английским кораблям «по маниеру воинскому стрелять будет заказано, то и они капитану стрелять закажут»[813].

Корабль остался стоять на том же месте, где он с самого начала бросил якорь, против султанского дворца, а то, что на нем случилось через несколько дней, вызвало в Константинополе переполох и панику. Капитану хотели запретить делать по одному пушечному выстрелу на вечерней и утренней зорях. Каково же было всеобщее изумление и беспокойство, когда вдруг совершенно неожиданно в ночь на 25 сентября раздалась с корабля пушечная пальба, которая продолжалась всю ночь. «Сентября против 25-го числа в ночи, — записано в „Статейном списке“, — на корабле великого государя… была из пушек многая стрельба. А учинил тое стрельбу капитан Петр Памбурх собою без ведома их, посланничья; и приказу их, посланничья, о той стрельбе ему не было».

Рано утром 25-го к посланникам явился тайных дел секретарь Александр Маврокордато для объяснений. Сказав посланникам, что имеет говорить им «некоторую речь», попросив удалить из комнаты бывших при посланниках людей и оставшись наедине с посланниками и с переводчиком Семеном Лаврецким, Маврокордато говорил: «Прошедшей-де ночи какой всполох и великая тревога и страхование многим людям ужасное от необыкновенного поступку корабельного их, посланничья, капитана в пушечной ночной стрельбе учинился, чаять-де и им, посланником, было слышно. И тем-де бешенством и своевольством своим он, капитан, весь народ обоего полу, мужеского и женского, в превеликое ввел страхование и смущение, какого смущения ни которых государств послов и посланников от капитанов корабельных никогда не бывало». Посланники ответили, что они стрельбу слышали, о причинах ее не знают; хотели было посылать за капитаном, но как раз в это самое время приехал он, Маврокордато. Маврокордато далее спрашивал: как они, посланники, рассуждают, кто, приехав в чужое государство, станет поступать «не по обыкновению того государства, а к тому еще учинит многие досадительства и бесчинства, и с такими бесчинными людьми» как, по их мнению, надо поступать? А их «корабельный капитан — человек бешеный и ума лишенный», не только не хранит честь своего государя, но своим бешенством и бесчинством превеликую досаду и оскорбление учинил «державнейшему и умножительнейшему их императору, его салтанову величеству, от которого внезапного страху в верхних его салтанских сараях многие жены беременные из утроб своих безвременно младенцев повывергли». И сам султан, «сумнився о том необыклом ночном великом пушечном стрелянии, видя такой страх, той же ночи послал к везирю», а визирь отправил его, Александра, к посланникам спросить, «чего тот капитан за такое неистовство достоин. И какой на то ответ ему, Александру, они, посланники, учинят?». Посланники повторили, что не знают, для чего капитан стрелял прошлой ночью, и прибавили, что раньше, как оказалось, капитан стрелял для приезжавших к нему на корабль гостей, французов и голландцев, а «впредь обещался для приезжих иноземцев такою пустою пушечною стрельбою не стрелять», а стрелять только на вечерней и на утренней зорях из одной пушки только по одному выстрелу. Маврокордато продолжал: известно ли им, посланникам, что капитан — «человек порочный, из Голландской земли выгнан, для того и поступает так бесчинно, своевольно и неистово?» Если бы в нем был разум и постоянство, как у корабельных капитанов других государств, он бы поступал кротко, и смирно, и учтиво со всякой честью. «И надобно от такого бешеного и непостоянного человека на обе стороны иметь опасение». Посланники возражали, что капитан принят в царскую службу в Голландской земле вместе с другими такими же как «доброповеренный человек», в службе он оказался верным, никакого непостоянства и «шатости» они, посланники, за ним не видали. Назначен он к ним на корабль везти их в Царьград как наиболее сведущий среди морских капитанов, в пути до Царьграда «бесчинства никакого не чинил, и порока за ним никакого они не ведают, и выгнан ли он за что из Голландской земли, они не знают». Маврокордато не переставал порицать капитана: «Унять его, как он видит, им трудно, потому что и прежний их приказ он презрел… и учинил бедство и неистовство больше прежнего». Надо им против него изобрести какой-нибудь способ «для того, что он человек без разума и пребывает в шалости, и в шатости, и в непрестанном пьянстве», ходит к послам других государств, «а именно ко французскому и к голландскому и, напився у них до пьяна вина горячего и иного питья, лает и поносит государство их, чего больше терпеть им невозможно. И за такие его неистовые поступки достоин он, капитан, всякого жестокого наказания. А те послы, видя его шалость и пьянство, поят его нарочно». Посланники просили, чтобы султан ту пушечную стрельбу «положил на милость», и обещали, что прикажут капитану «о учтивом житии и поступках» и смотреть за ним будут; теперь же, призвав его с корабля, обо всем расспросят и, что он скажет, сообщат Маврокордато. Маврокордато окончил разговор заявлением, что «пришел он к ним, посланником, якобы с небольшим выговором, только отходит от них с радостию для того, что слышит от них слова благоразумные и к настоящему делу согласные и ко исправлению капитанскому впредь потребные». Об этом, сказал он, будет донесено визирю и самому султанскому величеству[814].

Простившись с Маврокордато, посланники тотчас же отправили подьячего Ивана Грамотина на корабль с приказанием капитану немедленно явиться на посольский двор. Но не успел подьячий выйти с посольского двора, как с корабля раздалась опять сильная и продолжительная пушечная пальба. Во дворце опять всполошились. Маврокордато прислал своего казначея, а за ним племянника с упреками и с угрозой от султана взять царский корабль «за караул», для чего уже приготовлены люди. Посланники вслед за первым посланным, Грамотиным, отправили за капитаном переводчика Степана Чижинского и подьячего Бориса Карцева. Но привести капитана оказалось нелегко. Иван Грамотин вернулся уже к вечеру, «в отдачу дневных часов», и докладывал посланникам, что «как-де он приехал на корабль, и в то-де время у капитана сидели два человека иноземцев и с ним пили. И он-де, Иван, ему, капитану, говорил, чтоб он ехал к ним, посланником, на посольской двор. И капитан ему, Ивану, сказал, что он к ним, посланником, поедет, и, напився пьян, лег спать. И он-де, Иван, его, капитана, будил многажды и розбудить его не мог для того, что он спал пьян без памяти,