Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова

медленно затухала недавно зародившаяся жизнь ее ребенка. Она гаснущей искрой поблескивала в темноте лона и тянула за собою вторую звездочку, и не было у той воли и силы рожденного в свет противиться гибели.

* * *

Вольга: Знаешь, дядя, а ведь она могла дать тело очень древнему сознанию. Всех, кого Лис изжил, мама уже выпустила в свет. Ящер был последним из нас, погибших в эпоху йоков. Кто-то ведь ожидал своего часа под ее сердцем, но он был слишком слаб по сравнению с нами, слишком долго не ступал по земле ногами, слишком мало помнил, что значит быть живым. Томил был сильнее. Глупее, но сильнее. Помнил еще, что такое воля, борьба… страх.

Ставр сидит хмурый, густые брови сошлись на переносице. Вольга щурится, облокотившись на ступени и откинув голову, по его губам струится странная полуулыбка, и в таком его отрешенно-напряженном состоянии невольно вижу я знакомую лисью повадку. Близок Волк, ох близок к нелюдю, и что-то подсказывает мне, неспроста эта схожесть, и связана она с ранним пробуждением обоих.

— Что еще хочешь услышать ты от нас, дядя? — Медведь провожает взглядом Нияву, и та, откликнувшись на взор, улыбается брату своей лучезарной улыбкой.

— Погляди на нее, дядя! — Ставр говорит тихо, и грусть течет сквозь его слова серебряной нитью. — Она прекрасна как божество и опасна как демон. Зачем дано нам это? Зачем ей этот дар, это проклятие? Разделить душу человека, одним прикосновением лишить самого сокровенного?

Волк кривит темные губы:

— Хватит ныть, Тавруша. Не стоит меня жалеть, я такой, как есть. И мне хорошо.

Медведь косо смотрит на брата:

— Ой ли?

* * *

Даримиру сделалось хуже после заката. Он бредил, кричал на непонятном языке, звал кого-то. Его мысли были слышны всем вокруг так же явно, как если бы он проговаривал их нам в уши. Варенька, волнениями и страхами доведенная до изнеможения, тихо плакала, вытирая пот со лба брата. Я отправил ее спать, а сам остался присматривать за Даримом. Конюшни, нетронутые разбойниками, послужили нам укрытием на эту ночь. В дальнем конце копошился Младший йок, попискивали младни, на удивление смирные без своей матери. Изредка нелюдь заглядывал в наш угол. Его бледное напряженное лицо, белым пятном маячившее в свете лучины, вызывало во мне лишь раздражение и злость от завистливого непонимания: почему она доверила грудничков этому убийце? Потом мне стало страшно. Где-то в полночь пришли ратники, не нашедшие следа. Их гомон, топот, разговоры словно сквозь вату пробивались в мое сознание. Младший некоторое время говорил с ними, потом кметы ушли, и тишина снова обложила меня со всех сторон. Дарим затих, и, вглядываясь в его искаженное страданием осунувшееся лицо, я вдруг четко осознал, что он скоро умрет. Потом со стороны реки донесся протяжный крик. Не человеческий, но и не животный. Мое сердце не выдержало, я вжался в спинку своей каталки, обхватил руками плечи и начал молиться. Молитв я не знал, но тогда слова нашлись сами собою, всплыли откуда-то из памяти песней покойной матушки. Крик повторился, потом снова, и все стихло. Я замолчал и обернулся, чувствуя чье-то присутствие. Сначала мне помстилось, что это Ниява, но радостное наваждение рассеялось. Это была не моя племянница, хотя сходство их было поразительно. Не оракул — призрак его стоял у меня за спиною, и его бестелесная тень не преломляла света. Девушка была прекрасна, как снег под луною, и так же холодна и безжизненна, как эта мерзлая влага. Застывшее отражение Лиса, давний враг в обличьи святого. Она некоторое время внимательно смотрела на Дарима, потом поморщилась, будто от сильной боли и, отступив, растаяла в ночи. У меня в ушах еще долго звучал ее надменный голос: “Надоело. Дураки! Оба! Damn you, bror! Jag förbannar dig55 …”

Они вернулись на рассвете. Ниява маленьким вихрем влетела в стойла, припала к груди спящего отца, обняв его широкие плечи тонкими своими ручками. Олга серой тенью застыла у меня за спиною, щурясь на свет фонаря. Я с трудом заставил себя повернуться и посмотреть на ее каменное лицо, и поймал потухший, безразличный ко всему взгляд. Она мельком глянула на меня и вышла вон, так ничего и не сказав. Я покатил следом.

— Ольга! Да постой же ты. Он приходил ночью! — она даже не оглянулась. — Ну, он… то есть, она. Оракул, что похож на твоего Учителя.

Змея чуть дернула головою, но скорости не сбавила.

Баня была пуста. Олга хмурая, что ночь в тучах, присела на крыльцо, потерла руками глаза, будто силилась выдавить их из орбит, и посмотрела в сторону реки. Я тоже повернул голову и увидел две фигуры. Выдра вел Сокола за руку, удерживая того в прямом положение, ибо мальчика качало, как во хмелю. Олга медленно поднялась им навстречу, сжав в кулаки разгорающийся в груди гнев. Странный, гортанный птичий крик слетел с ее губ. Сокол вздрогнул и, будто ожив, уставился на мать огромными ярко-желтыми глазами, выдернул руку из ладони нелюдя и побежал к Олге, но, не дойдя несколько шагов, остановился, словно пригвожденный к земле испытывающим взглядом Великого Духа.

— Зачем ты сделал это, Выдра? Зачем пробудил моего сына? Я об этом просила тебя?

Йок опустил голову.

— Не моя в том вина.

— А чья же?

Воздух завибрировал, разнося звуком волну ее ярости.

— Оракул приказал тебе это сделать, да? Эта дрянь вмешалась вопреки воле матери?

— Она сказала: “Это судьба. Покорись”.

Олга тяжело опустилась на ступени, закрыла лицо руками.

— Матушка! Мама, не плачь, со мною все в порядке. Правда-правда! Ну, пожалуйста, — Родя попытался обнять Змею, но она сама обхватила его за талию, прижавшись щекою к груди мальчика. Тот принялся гладить ее по волосам.

— С мелкими все нормально? А сестра? Отец? Дядечка йок сказал, что все обошлось, что все живы. Почему тебе плохо мама? Что могу я сделать?! Чем помочь!

Она резко оторвалась от него, воспаленными глазами шаря по такому родному, но уже другому лицу сына.

— Ты понимаешь, что ты сделал?

Родя замер, хмуря лоб, потом ответил, несмело, будто пробуя тропинку на болотной гати.

— Я убил человека…

— Что ты думаешь об этом, что чувствуешь?

— Я… я не хочу больше этого делать. Это плохо.

— Почему?

— Жизнь священна. Ты так учила.

Олга устало опустила руки, отвернулась.

— Да учила… — она тяжело вздохнула. Я видел, как ей было больно, но все же она сказала:

— Выдра, возьмешь Родима с собою на год. Научишь его убивать, покажешь, что есть смерть