Первая формула - Р. Р. Вирди

Сказал – и самому стало тоскливо. Ладно, на пути к кругу странников было еще хуже. Уже неплохо.

Ватин долго и серьезно смотрел мне в глаза, затем кивнул:

– Тогда понимаю. Извини, что встревожил. – Приложив руку к шее, он добавил: – Клянусь шеей моей и голосом моим – мне и впрямь неловко.

Я улыбнулся, дав ему понять: извинения приняты.

– Покажешь, что у тебя там внутри?

Подобной просьбы я не ожидал. И все же Ватин просил, не требовал… Опустив мешок на землю, я развязал туго стягивающую его горловину веревку.

– Да ничего особенного. Еда, одежда. Больше-то у меня за душой ничего нет.

Нащупав книгу Маграба, я протянул ее Ватину.

Тот бережно принял томик обеими руками – обычно я тоже сдувал с него пылинки.

– Вижу, что это важная для тебя вещь.

Я кивнул, и он осторожно попытался приподнять обложку. В следующий миг на его лице сменилось несколько разных выражений – я даже не успел уловить каждое из них, – и наконец попутчик застыл в замешательстве. Прищурившись, уставился на книгу и прошептал:

– Обложка-то не просто приклеилась…

Не успел я ответить, как Ватин провел над книгой открытой ладонью – и вдруг с чувством рассмеялся:

– Ого, неплохо! Тут плетение, и создано оно с умом.

Он вернул томик.

В мешок я его прятать не стал и с тайной надеждой спросил:

– Можешь его распустить?

Ватин покачал головой:

– Тот, кто сотворил подобное плетение, явно имел свои резоны. Глуп тот плетущий, который попытается его разорвать, не зная, что имел в виду предыдущий мастер. Более того, не стоит этого делать, не понимая последствий. Только полный болван влезет в формулу, запечатавшую чужую тайну. Но… может, ты мне скажешь, почему книга закрыта?

– Если объяснишь, как узнал, что книга запечатана плетением. – Я напрягся, ожидая ответа, однако Ватин молчал. – Ты плетущий?

– Имею кое-какое представление, – махнул рукой он. – А вот могу ли я считаться плетущим – вопрос крайне спорный. Я больше философ, мыслитель. Философия проще искусства плетения, да и радости доставляет куда больше. – Я не поверил ему ни на грош. – Рассказывай, Ари, откуда у тебя книга, закрытая мастером плетения, да так, что ты не можешь ее открыть?

– Учитель подарил. Говорил, якобы книга содержит тайну моей семьи, и не только. Еще добавил, что открыть обложку я смогу лишь в тот день, когда буду готов узнать ее содержание и сумею применить нужную формулу.

Ватин кивнул, словно ожидал подобного ответа:

– В таком случае я открывать ее тем более не должен. Твой учитель знал тебя куда лучше, чем я. Наверняка у него были веские причины скрывать от тебя тайну. И все же спасибо, что показал книгу.

Я удрученно вздохнул и убрал том в мешок. Наивно было рассчитывать, что Ватин ее откроет прямо с ходу.

– Вот для чего ты направляешься в Ашрам… Хочешь стать плетущим?

– Да, к тому же там есть множество историй и книг, о которых я мечтал с детства. Во всяком случае, так мне говорили.

– Верно говорили.

Я замер, не завязав мешок:

– Значит, ты бывал в Ашраме?

– И это вопрос спорный, – вновь махнул рукой Ватин. – Некоторые риши полагают, что я ни в одной части Ашрама не задерживался надолго, поэтому нельзя считать, что я вообще там был. Говорят, в основном пребываю внутри своей головы. – Он постучал себя по виску. – Вероятно, им не нравится, как я с ними разговариваю. Им кажется, что с ними спорят, а не беседуют. Такая уж у меня привычка – то и дело заставляю их задумываться, а это не всем по душе. – Ватин одарил меня озорной улыбкой, и я тоже невольно состроил рожицу. – В общем, философов в Ашраме недолюбливают.

– Какой он? – возбужденно спросил я.

Сам не ожидал, что беседа заставит меня волноваться.

– Скоро сам все увидишь. Зачем заглядывать вперед? Думать следует о сегодняшнем дне, иначе так и будешь гоняться за облаком в небе. Чем дольше ты за ним бежишь, тем дальше оно от тебя улетает. Глядя на небо, забываешь о земле.

Он указал мне под ноги.

Я невольно опустил глаза. Между нами, извиваясь в траве, скользила змея. Взвизгнув, я отскочил в сторону.

– Ничего страшного, – успокоил меня Ватин и совершил быстрое движение, которое вряд ли можно было ожидать от человека его возраста.

Поймав гадину за кончик хвоста, второй рукой он схватил ее за голову и прижал к себе:

– Эта змейка не опасна.

– Откуда ты знаешь? – спросил я, покосившись на скользкую тварь.

– Смотри внимательно, и тебе откроется суть вещей, – пожал плечами Ватин. – Кроме того, я достаточно прожил, многое повидал и всегда могу сказать, что опасно, а что безвредно. – Он щелкнул пальцем по голове змеи, и та слегка встрепенулась. – Такие малышки кусают лишь раз, затем проглатывают жертву целиком. Оставляю вас наедине и надеюсь, ты обдумаешь этот урок.

Он выпустил рептилию в траву и отошел на десяток шагов.

Должно быть, на моем лице застыло недоуменное выражение, и Ватин добавил:

– Сосредоточься на том, что есть, Ари. Не на том, что будет и когда будет.

– А что есть? Мы находимся у черта на куличках, между местом, откуда уехали, и теми землями, куда направляемся.

Остаток своей речи я на всякий случай пробурчал под нос – вдруг Ватин не расслышит проклятия?

– На куличках так на куличках – и этим тоже можно наслаждаться. В пути у нас полно времени, которое можно провести с пользой для дела, вместо того чтобы сидеть с мрачной миной в углу повозки.

– Что ты хочешь сказать? – проворчал я, искоса взглянув на попутчика.

– Вроде бы мы с тобой еще до отъезда уговорились делиться опытом. Я своей части сделки придерживаюсь, а ты? – улыбнулся он.

Верно… Я от обещания отступать не собирался.

* * *

Утро перешло в полдень. Ватин выстругал мне гладкую длинную палку, и я прекрасно провел время, показывая ему трюки, которым научился у хореографа и учителя фехтования Витума. Мой новый товарищ то и дело хлопал в ладоши, восторгаясь ловкими приемами, и в свою очередь преподавал мне уроки философии. Задавал глубокие вопросы о мире и о моей жизни. Заставил задуматься о природе плетений, хотя я до сих пор не слишком представлял, как они действуют и что можно сотворить с их помощью. Знал лишь то, что видел своими глазами. И все же повод для размышлений я получил.

Ватин учил меня интересоваться причинами людских поступков, смыслом их подчинения